к постели; но лишь только Розамонда заговорила о своем отце, она вдруг остановилась, а потом отступила к камину.
– Подойдите и сядьте рядом со мной, – повторила Розамонда. – Что вы там делаете? – прибавила она уже нетерпеливо.
Фигура новой сиделки опять появилась в угасающем вечернем свете.
– Почти стемнело, – сказала миссис Джазеф, – пора закрыть окно и задернуть шторы. Если не возражаете, мэм.
– Да, окно закройте, чтобы ребенок не простудился, но шторы не трогайте. Я люблю сумерки. И здешний вид напоминает мне детство и старый дом в Корнуолле. Знаете ли вы что-нибудь о Корнуолле, Миссис Джазеф?
– Я слышала… – Миссис Джазеф запнулась. Она закрывала окно, которое, кажется, не хотело ей поддаваться.
– Что же вы слышали?
– Я слышала, что это дикий и унылый край, – ответила сиделка, все еще занятая окном и потому стоявшая спиной.
– Вы, кажется, не можете справиться с рамой? – удивилась Розамонда. – Горничная закрывала ее с легкостью. Оставьте, я ее позову. Я все равно хотела, чтоб она расчесала мне волосы и освежила лицо водой с одеколоном.
– Я уже заперла окно, мэм. И если позволите, я буду рада подготовить вас ко сну и избавить от необходимости звать горничную.
Считая новую сиделку самой странной женщиной из всех, с кем ей приходилось встречаться, миссис Фрэнкленд приняла предложение. К тому времени, как миссис Джазеф приготовила одеколон и воду, сумерки мягко опустились на пейзаж за окном, и в комнате стало темнеть.
– Может зажечь свечу? – предложила Розамонда.
– Я и без этого прекрасно вижу, – торопливо ответила миссис Джазеф.
Она начала расчесывать волосы миссис Фрэнкленд и сама задала вопрос о Корнуолле. Обрадованная тем, что миссис Джазеф наконец-то достаточно освоилась, чтобы говорить первой, Розамонда с радостью поддержала разговор о родном крае. Но по какой-то необъяснимой причине прикосновения миссис Джазеф, легкие и нежные, оказали на нее такое странное смущающее воздействие, что она не могла собраться с мыслями, и ответила что-то краткое и невразумительное. Осторожные руки с вкрадчивой нежностью задерживались среди локонов ее волос; бледное, исхудавшее лицо новой сиделки то и дело приближалось к ее лицу ближе, чем это казалось необходимым. Смутное ощущение тревоги витало вокруг. Розамонда не могла пошевелиться, хотя ей хотелось двигаться; она не могла повернуть голову, чтобы проследить за действием рук сиделки; она не могла оглянуться; она не могла нарушить неловкое молчание, вызванное ее собственным коротким, обескураживающим ответом. Наконец угнетение – мнимое или реальное – разъярило Розамонду, и она выхватила расческу из рук миссис Джазеф. Как только она это сделала, ей стало стыдно за невежливую резкость поступка. Чувствуя себя глупо, но не имея ни малейшей возможности сдержаться, она разразилась смехом и отбросила щетку в изножье кровати.
– Вы, пожалуйста, не удивляйтесь тому, что я вам скажу, миссис Джазеф, – проговорила она, все еще смеясь, сама не зная почему и не чувствуя ни малейшего веселья. – Я бываю очень грубой и странной, я знаю. Вы восхитительно заплели мои волосы, но – не могу сказать почему – мне все время казалось, что вы вплетаете мне в голову самые странные фантазии. Я не могу удержаться от смеха над ними – действительно не могу! Знаете, один или два раза, когда ваше лицо приближалось к моему, мне казалось, что вы хотите меня поцеловать! Вы когда-нибудь слышали такую глупость? В некоторых вещах я больший ребенок, чем это крошечное дитя!
Миссис Джазеф ничего не ответила. Пока Розамонда говорила, она отошла от кровати и вернулась, после непонятно долгой задержки, с одеколоном и водой. Держа тазик для умывающейся миссис Фрэнкленд, она стояла на расстоянии вытянутой руки и не приближалась, пока не пришло время подать полотенце. Розамонда начала опасаться, что серьезно обидела миссис Джазеф, и попыталась успокоить и умилостивить ее, задавая вопросы о том, как обращаться с ребенком. В приятном голосе новой служанки чувствовалась легкая дрожь, но не было ни малейшего намека на угрюмость или гнев – просто и спокойно она ответила на обращенные к ней вопросы. Продолжая расспросы про ребенка, миссис Фрэнкленд удалось мало-помалу заманить сиделку обратно к кровати. Та склонилась над младенцем, восхищенно глядя на него, и, наконец, с одобрения матери, нежно поцеловала его в щеку. Один поцелуй. После него она отвернулась от кровати и тяжело вздохнула.
– Вы, должно быть, очень любите детей, но ваша любовь какая-то грустная, печальная, – заметила Розамонда как можно деликатнее. – Не отвечайте на мой вопрос, если он причиняет вам боль, если вы сожалеете о потере, но мне так хочется спросить, был ли у вас когда-нибудь собственный ребенок?
Миссис Джазеф схватилась за спинку стоявшего рядом стула и так крепко вцепилась в нее, а может быть, так сильно оперлась на нее, что деревянная конструкция треснула. Голова ее упала на грудь, щеки пылали, уста двигались и пальцы шевелились с необыкновенной быстротой. При этом она не произнесла – и даже не попыталась произнести – ни слова.
Подумав, что сиделка, должно быть, потеряла собственного ребенка, и опасаясь причинить ей лишнюю боль своими вопросами, Розамонда ничего не сказала, лишь склонилась над малышом и поцеловала его. Ее губы легли на его щеку чуть выше того места, где мгновение назад были губы миссис Джазеф, и коснулись влажного пятнышка на гладкой теплой коже. Опасаясь, как бы на него не попала вода, в которой она мыла лицо, Розамонда провела пальцами по его голове, шее и груди и не почувствовала никакой влаги. Единственная капля, упавшая на него, была слезинкой новой сиделки.
В комнате стало еще темнее; но Миссис Джазеф не думала зажигать свечу, хотя та стояла перед ней. Розамонде стало не по себе от мысли, что ей придется лежать без сна в темноте, когда в комнате не будет никого, кроме женщины, которая ей едва знакома.
– Миссис Джазеф, я буду вам очень обязана, если вы зажжете свечи и задернете шторы, – сказала она, глядя на сгущающуюся темноту за окном. – Так темно, что я уже не вижу никакого сходства с корнуолльским пейзажем.
– Вы, кажется, очень любите Корнуолл, мэм? – спросила миссис Джазеф, медленно поднимаясь с места.
– Да, очень люблю. Я там родилась. Мы с мужем как раз туда направлялись, но были вынуждены остановиться здесь по моей вине. Вы, кажется, не можете найти спички?
С неловкостью, удивительной для человека, проявившего столько аккуратности при наведении порядка в комнате, миссис Джазеф сломала первую спичку, а вторая погасла сразу же после того, как пламя было зажжено. Третья попытка оказалась более успешной, но сиделка зажгла только одну свечу и унесла ее на туалетный столик,
