что сказал ей, что хочет поместить в неё ребенка. Она задавала свои вопросы и проводила исследования. Торрен был большим, доминирующим гориллой-оборотнем, и то, что он сказал, что готов пополнить их маленький клан, имело большое значение. Он действительно пытался остаться сильным ради неё.
Она положила свою руку на его и призналась, что некоторое время уже чувствовала.
— Я знаю, что мы ещё не говорили об этом вслух, но я люблю тебя, ты же понимаешь?
Торрен нажал на тормоза и медленно затормозил, опасаясь обледенелой дороги. Его улыбка была ошеломляющей, когда он посмотрел на неё.
— Ты сказала мне на днях.
Кендис ахнула.
— Когда?
— Во сне.
— Не смейся.
— Я серьезно. Ты разговариваешь во сне, и это чертовски мило. Знаешь, откуда я знаю, что ты меня любишь?
— Откуда?
— Потому что даже во сне, когда тебе не нужно прикасаться ко мне, ты это делаешь. И ты говоришь мне милые вещи. А еще мурлычешь.
Щеки Кендис вспыхнули от стыда.
— Я не мурлычу.
— Ещё как да. Я чертовски люблю это. Иногда я просыпаюсь, чтобы задать тебе вопросы или посмотреть, как ты спишь. Послушать, как ты мурлычешь, когда я касаюсь твоего бедра или убираю волосы с твоего лица. Я сказал тебе, что тоже люблю тебя. Ты слегка улыбнулась и прошептала: «Я знаю». — Он цыкнул зубами. — Дикая кошка, ты думаешь, что знаешь всё, даже когда ты без сознания.
— Ну, это да, знаю, — сказала она, смеясь и уворачиваясь от его щекочущих пальцев. Она откинулась на спинку сиденья и пробормотала: — Дерьмо. Сказать это в первый раз — очень важная вещь, а я проспала. — Она хмуро посмотрела в лобовое стекло. — Ты отвлёк меня. У меня был сюрприз, а ты его испортил.
Низкий смешок вырвался из груди Торрена.
— Хорошо, я буду паинькой. Давай.
Кендис вытащила из заднего кармана три двадцатки и протянула ему.
Торрен нахмурился, глядя на деньги, и покачал головой.
— Я не понимаю. Я не прошу тебя платить арендную плату. Я получил тебя.
— Это для Женевьевы.
Его яркий взгляд метнулся к её лицу. Несколько мгновений он смотрел ей в глаза, прежде чем медленно взял двадцатки.
— Ты серьезно?
— Да, у меня всё хорошо на работе, и я оплатила счета за этот месяц. Теперь, когда я не плачу за квартиру, я могу помочь с кохлеарным имплантом для твоей сестры. Я имею в виду, я знаю, что это крохи…
— Не продолжай. Это много, Кендис. — Он покачал головой и посмотрел на неё, как будто она была целым миром. В её животе запорхали бабочки. — Я знаю, как усердно ты работаешь за каждый цент, и я знаю, чего тебе стоит эта работа. А это? — Он поднял шестьдесят баксов. — Это значит больше, чем я могу тебе сказать словами.
— Мы сделаем это как команда, — мягко сказала она. — Когда-нибудь она услышит твой голос, и я буду так горда за то, что ты это увидишь.
— Мы будем делать всё как команда. Не могу дождаться, когда ты познакомишься с моей сестрой и её парой Грейсоном. И моими родителями. Они все уже любят тебя, потому что я не могу перестать говорить о тебе. Ты изменила всю мою жизнь к лучшему.
— Несмотря на то, что у меня повсюду блёстки стриптизерши?
Торрен расхохотался.
— Моя жизнь стала намного ярче, это точно.
Он перегнулся через сиденье, обнял её за шею, притянул к себе и прижался губами к её губам. Обычно они были огнем и бензином, когда соприкасались, но иногда Торрен становился таким нежным. Для неё. Она любила оба варианта. Она любила его таким, какой он есть.
Было что-то облегчающее в том, чтобы любить кого-то таким, какой он есть, с проблемами и всем остальным, и знать, что он ответит тем же. Какая прекрасная вещь — никогда не притворяться. В чем смысл, когда Торрена всё устраивает? Её работа, её зверь, её эмоциональные дни, её душевные раны, её страх потерять его. Он смотрел на эти вещи так, будто считал их красивыми, и она делала то же самое для него. Его борьба, его внутренний зверь, его защита близких, его преданность Виру, его разрушения деревьев. Он идеально подходил ей, идеально подходил к её не идеальной душе.
Он долго целовал её губы, и она растворялась в нём. Пусть он не торопится, пусть он делает это медленно, пока она наслаждалась его мягкими прикосновениями к своей щеке, шее, руке, бедру.
Но был момент, когда мурашки побежали по её рукам. И когда Торрен, нахмурившись, отстранился, она знала, что он тоже это почувствовал.
Он оглядел лес из окна и полностью выключил радио. Он сидел замерев, как и она, прислушиваясь к чему-то, что находилось за пределами их обострившихся чувств.
— Я чувствую, что за мной следят, — призналась она на одном дыхании.
— Аналогично, — пророкотал Торрен. Он опустил окно и упёрся локтем в открытую раму, пожевал кончик ногтя большого пальца, глядя в лес и прислушиваясь. — Слишком тихо.
— Но зимой всегда тихо, — оптимистично сказала она.
— Ммм, — пробормотал он. Он дал газу, но пока они ехали, он, как и она, не закрывал окна и не отвлекался от леса.
Впрочем, ничего из ряда вон выходящего не было. Ни следов, ни движения, и чем ближе они подходили к особняку, тем меньше бушевали её инстинкты.
— Может быть, животное?
— Возможно, — сказал Торрен. Он указал двумя пальцами на дом, где Вир сидел на крыше, глядя на лес, согнув одно колено и свесив одну ногу с края водосточного желоба — Но тогда почему Красный Дракон тоже наблюдает за лесом?
— Хорошо. Можно поиграть в адвоката дьявола, Вир много сидит наверху, и у меня есть теория на этот счет. Я думаю, что земля не его дом. Это не его счастливое место. Он позволяет себе перекидываться только раз в три недели, верно? Представь, если бы ты заставил Хавока хранить молчание в течение трех недель. Ты бы чувствовал себя разбитым и растерянным. Я думаю, что Вир сидит в воздухе, потому что так его дракону комфортнее. Плюс, смотри. Остальные члены команды, кажется, не обеспокоены. — Она указала туда, где Нокс и Невада сидели в обмотанных изолентой шезлонгах на снегу, лицом друг к другу, сплевывая между собой кусок жвачки, ловя его ртом. Они подбадривали друг друга каждый раз, когда ловили его.
— Боже, их любовь такая странная, — пробормотал Торрен.
— Ага. — Кендис сморщила лицо. — Хотя я чувствую, что мы могли бы взять с них пример.
Торрен смотрел на них с
