в главе 3 французский географ Рабо высоко оценил работу норвежца: «В течение этого времени господин Аструп… обошел на санях северо-западное побережье Гренландии… и исследовал 300 километров ранее неизвестного побережья. Эти топографические изыскания являются главным географическим результатом экспедиции…»
Американцы обиделись: «…неправильно говорить, что этот документ [доклад Аструпа] – единственный или даже самый важный результат экспедиции, напротив, он несомненно уступает очень тщательной и точной работе лейтенанта Пири в заливе Инглфилд, полную карту которого он сделал первым…» В адрес норвежца последовали упреки: «Мистер Пири – человек, имеющий прекрасную репутацию, опыт и возможности которого хорошо известны, был руководителем экспедиции и нес ответственность за ее результаты. На мистере Аструпе никакой ответственности не лежало. Он был волен, если его не останавливали моральные принципы, заявить о себе любым способом, сулящим надежду на временное признание столь молодому человеку. Он выбрал правильный момент, так как его отчет и карта появились в печати в то время, когда мистер Пири вновь был на ледяном Севере, вне досягаемости для каких-либо видов связи на неопределенный срок; человеку с критичным складом ума это должно дать повод для сомнений, если только не для подозрений».
Аструп, как и Вергоев, погиб. New York Sun напечатала сообщение из Христиании: «Отряд, вышедший на поиски Эйвина Аструпа, норвежца, который был с мистером Пири… сегодня обнаружил его мертвым… За несколько дней до Рождества Аструп отправился в лыжную экспедицию. Он отсутствовал около трех недель, его друзья начали беспокоиться и собрали отряд для поисков».
Фредерик Кук дал свое объяснение: «Берега залива Мелвилл были исследованы Эйвином Аструпом, когда тот был членом экспедиции Пири 1894–1895 годов. Аструп был также и в первой экспедиции Пири в 1891–1892 годах и служил бесплатно. Он зарекомендовал себя преданным делу человеком и верным помощником мистера Пири и помогал ему, когда тот в 1892 году совершил переход через ледники внутренней Гренландии. В 1895 году[37] Аструп серьезно отравился пеммиканом 20-летней давности. Это произошло оттого, что Пири совершенно беззаботно поставил ему негодное для употребления продовольствие… В невероятно сложных условиях он [Аструп] исследовал и нанес на карту контуры ледяных барьеров, ледники, горы и прибрежные острова в заливе Мелвилл. Это была серьезная работа, настоящее исследование. Вернувшись, он обработал собранные материалы и опубликовал их, принеся известность и славу экспедиции, которая в остальном окончилась неудачей.
Эта публикация вызвала зависть Пири, и он публично осудил Аструпа. Тот, совсем еще молодой человек с чувствительным сердцем, сильно страдал от такой несправедливости и едва не лишился рассудка… Днями и неделями Аструп отказывался говорить о чем-либо, кроме как о низости Пири по отношению к нему и его спутникам, которых Пири обвинил в позорном дезертирстве. Затем совершенно неожиданно Аструп покинул мой дом и вернулся в Норвегию. Тогда мы узнали о его самоубийстве. Так из-за узколобости, несносной жестокости Пири была загублена человеческая жизнь. Это не прямое убийство, однако случившееся ужасно, так как жизнь молодого, благородного человека была погублена трусливым диктатом завистливого эгоиста»[38].
Как и в случае смерти Вергоева, комментарий Кука, возможно, слишком прямолинеен. Но его слова – свидетельство того, что Аструп и в самом деле чувствовал себя оскорбленным.
Роланд Хантфорд в книге «Скотт и Амундсен», изданной в России под заголовком «Покорение Южного полюса. Гонка лидеров», упоминает, что Амундсен очень тепло относился к Аструпу. Знаменитый норвежец признавался: «…он воодушевил меня». Амундсен тоже считал Пири виновным в смерти Аструпа.
Эйвину было 24 года. Легко представить себе, в какое крайне болезненное состояние может прийти молодой человек, когда тот, кто долгое время был для него и близким товарищем, и начальником, и кумиром, уничтожил все то прекрасное, что сложилось в восторженной душе. Чувство обиды и подавленности подспудно притупляет механизм самозащиты, природная осторожность снижается. Возможно, несчастный во власти этих чувств и не ищет гибели, но беда сама будто преследует его. Все это, вероятно, относится и к трагедии Аструпа, и к трагедии Вергоева.
В свою двухтомную книгу, которая вышла уже после кончины норвежца, Пири включил исследование молодого ученого в Северной Гренландии с таким учительски-назидательным примечанием:
Содержание этой главы уже было опубликовано. Аструп огласил свои результаты сразу же по возвращении домой в 1894 году.
Однако, признавая, что это очевидное нарушение этики было лишь результатом юношеского стремления увидеть свою работу в печатном виде, я очень рад придать его труду тот вид, в котором, как я надеюсь, он обретет свою более долговременную форму и более широкое распространение, чем те, которые он, вероятно, получил бы, имея свой первоначальный вид.
«Я покончил с этим»
Дневник Пири от 28 августа 1894 года:
…Должно быть, тех, кто остался на корабле, впечатлило это зрелище: маленькая лодка, отошедшая от борта судна… Я не смотрел ни на что другое, кроме белого платка, которым Джо махала мне из иллюминатора своей каюты. Так с уходящим кораблем заканчивается злополучная первая часть моей экспедиции и начинается вторая.
Лодка удалялась от судна, и люди на борту спрашивали себя, сохранят ли свои жизни эти три смельчака, обреченные еще на один год заточения. По определению Пири, первая часть экспедиции закончилась, и ее финалом можно было считать эту безрадостную картину.
Поговорим о мотивах Ли, оставшегося на вторую зимовку, сулившую, казалось, только невзгоды.
Журнал Американского географического общества утверждал, что лейтенанту удалось «уговорить одного из мятежников остаться с ним и его чернокожим слугой Мэттом Хенсоном».
Брайс словно объясняет: «Он [Пири] убедил Ли остаться, пообещав ему по возвращении высокий пост в правительстве».
Кажется, оба источника не совсем верны. Почти за месяц до прихода «Фэлкона» Ли написал маме: «Мистера Пири действительно преследуют серьезные неудачи. Иногда мне кажется, что я почти готов расплакаться, но это, конечно, не поможет. Наши люди от него отвернулись, и я остался практически единственным верным ему человеком, я – слабосильный слюнтяй. Чем же я могу ему помочь, что я могу для него сделать? Почти ничего. Если дома есть какие-либо дела, требующие моего присутствия, то я буду в
