expected» («как и ожидалось»), «if I don’t (вместо shall not) come back tonight» («если я не вернусь сегодня вечером»), «if war breaks out (вместо shall break out) next week» («если на следующей неделе разразится война»). Есперсен упоминает об упрощениях в английском языке, которые аналогичны китайским, например: «first come, first served» («первым пришел — первого обслужили»), «no cure, no pay» («не вылечили — не заплатили»), «once bitten, twice shy» («однажды укушен — дважды испуган»). Все это типичный пиджин-инглиш. Англичане тоже стали постепенно обходиться без whom, например: «Who are you speaking to?» («Кому вы говорите?»). Английская грамматика, таким образом, на верном пути. Любовь китайцев к лаконизму, простоте зашла весьма далеко. Например, такая фраза: «Сидеть есть гора пустой» — китайцу совершенно понятна («Если ты будешь только сидеть, есть и ничего не делать, то проешь свои богатства, даже если они будут размером с гору»). Так что, если англичане намерены нас догнать, им потребуется некоторое время.
О конкретном образе мышления китайцев говорит также их способ обозначения абстрактных понятий, изобилие пословиц и метафорических выражений. Абстрактное понятие часто выражено сочетанием двух конкретных понятий. Так, дасяо («большой-маленький») означает «размер», чандуань («длинный-короткий») — «длина», куаньчжай («широкий-узкий») означает «ширина». Пример: «Какой большой-маленький твоих ботинок?». «Длинный» и «короткий» могут также передать правоту и неправоту в споре, как в китайском выражении «аргумент такого-то длинный (или короткий)». Поэтому у нас существуют такие выражения: «Мне безразличны длинный-короткий» (по форме напоминает английское «the long and the short of it is...»), а также «Этот человек не имеет правильный/правый-неправильный/неправый», что означает: «Это хороший человек, поскольку он сохраняет абсолютную беспристрастность по любым вопросам и никогда не вступает в бесплодные споры». Таких окончаний, присущих абстрактным понятиям, как английское -ness, в китайском языке нет. Китайцы выражаются так же кратко и просто, как Мэн-цзы: «Белизна белого коня — не то же самое, что белизна белой яшмы»[37]. Это связано со слабостью аналитического мышления.
Насколько я знаю, женщины избегают абстрактных понятий. Это можно подтвердить, я думаю, анализом лексики китайских писательниц. Использование метода статистического анализа привычно для европейцев. Китайцы же с их слишком уж здравым смыслом считают, что нет необходимости доказывать что-либо с помощью цифр. Если интуиция подсказывает им, что в речи и произведениях женщин лексика менее абстрактна, чем у мужчин, то этого достаточно и доказательства здесь не нужны. У китайцев — и мужчин, и женщин — конкретика всегда вытесняет абстрактную терминологию. Высокоученую фразу: «There is no difference but difference of degree between different degrees of difference and no difference» («Разница как таковая не существует, если только разница состоит в степени разницы между различными степенями разницы, но не самой разницы») — невозможно точно перевести на китайский язык, и китайский переводчик заменил бы ее на фразу из «Мэн-цзы», смысл которой состоит в следующем: есть ли разница между теми, кто бежал с поля боя, сделав 50 шагов, и теми, кто сделал 100 шагов?[38]. Такая замена сильно уступает в точности, но смысл текста становится более понятным. Если сказать: «How could I perceive his inner mental processes?» («Как я могу воспринимать его внутренние умственные процессы?»), то это будет менее понятно, чем: «How could I know what is going on in his mind?» («Как я могу знать, что у него на уме?»). Да и это далеко не так эффективно, как китайское: «Разве я солитер у него в животе?».
Китайская мысль всегда остается на периферии видимого мира, и именно это помогает осмыслению действительности, в основе которого лежит опыт и мудрость. Нелюбовь к абстрактным понятиям проявляется в терминах, используемых китайцами при классификации разных явлений. Китайцы всегда прибегают к самым выразительным обозначениям различных понятий. Так, в китайской литературной критике различные стили письма именуются следующим образом: «наблюдение за огнем с другого берега реки» — неопределенность стиля; «стрекоза коснулась воды» — легкость письма; «рисуя дракона, подчеркивает глаза» — выделение важных моментов; «освобождение-пленника до его поимки» — обыгрывание сюжета; «показывать голову дракона и не показывать его хвост» — свобода движений и непостоянство мысли; «повиснуть (высоко) над пропастью» — неожиданная пауза перед финалом; «кровь от одного укола иглой» — попасть в самую точку; «вступить в драку с одним ножом» — быстрое развитие сюжета, прямое, без всякого вступления; «объявить о нападении на востоке, ударить на западе» — внезапный удар; «боковые удары и фланговые атаки» — легкое подшучивание; «дымка над серым озером» — мягкость и приглушенность стиля; «густые облака и горные вершины» — нагнетание напряжения; «пускать петарды, сидя верхом на коне» — последний рывок перед финалом [произведения]. Подобные примеры можно приводить бесконечно. Они напоминают об образовании звукоподражательных слов («гав-гав», «фу-фу») при возникновении речи.
Изобилие образных и малочисленность абстрактных терминов оказывают влияние на стиль письма и, соответственно, на способ мышления. С одной стороны, это придает языку живость, с другой — язык может легко пойти по пути бессмысленной и почти бессодержательной декоративности, ставшей основным пороком китайской литературы, против которого восстал Хань Юй в эпоху Тан. У господствовавшего тогда стиля недоставало точности выражений, однако его лучшие образцы, подобно нашим лучшим романам, это живая, энергичная проза — пряная и колоритная. Ее разговорный язык напоминает прозу Свифта и Дефо, созданную, как мы говорим, «в лучших английских традициях». Их английский язык не подвержен влиянию академического жаргона, который ныне стремительно распространяется в американских университетских кругах, особенно среди психологов и социологов, которые рассуждают о человеческой жизни, лишь в таких терминах, как «фактор», «процесс», «индивидуализация», «департаментализация», «процент честолюбия», «стандартизация гнева», «коэффициент счастья». Такую терминологию практически невозможно перевести на китайский язык, однако некоторые, призывая к «европеизации китайского языка», предпринимали нелепые и обреченные на провал попытки в этом направлении. Научные работы на английском языке очень трудно переводить на китайский. Переводить китайскую поэзию и прозу на английский также очень трудно, потому что каждое слово в китайском языке — это образ.
Отсутствие научных методов
После детального обсуждения особенностей китайского мышления понятно, почему у китайцев не развиты естественные науки. Греки создали базу для естественных наук, потому что их мышление в основном аналитично, и это подтверждается тем, что идеи Аристотеля удивительно созвучны нашему времени. Египтяне развивали геометрию и астрономию — науки, которые тоже требуют аналитического образа мышления. Индийцы изобрели грамматику для своего языка. Китайцы же, несмотря на врожденную мудрость, не сумели создать собственную научную грамматику, а их познания в математике и астрономии в основном получены
