от Константина. Тот в письмах выражал свою позицию с определённостью, однако манифеста с отречением не присылал. Дворец наполнило гнетущее оцепенение, зыбкость создавшегося положения пугала…
Тем вечером, примерно к девяти часам, Николаю Павловичу сообщили, что прибыл адъютант от генерала Бистрома, командующего гвардейскою пехотой, с пакетом для него – и непременно в собственные руки. Великий князь тут же затребовал пакет и приказал доставившему задержаться, на случай надобности срочного ответа. Однако, вскрыв послание и наскоро прочтя, великий князь затребовал к себе и самого «посланца»…
Того, а им был наш двадцатилетний большеглазый подпоручик, немедленно ввели в апартаменты. Ростовцева трясло как в лихорадке, он сделался весь бледен, лоб молодого человека сильно взмок. Николай Павлович подвёл его к дивану и усадил, а сам устроился чуть поодаль.
– Ваше Императорское Высочество, – с заметным заиканием проговорил Ростовцев, (слова давались ему с ощутимым трудом) – я умоляю вас не принимать меня за низкого доносчика, поскольку я движим токмо любовью к нашему Отечеству и моей преданностью вам.
Великий князь, которому тогда едва минуло тридцать лет, – худой, подтянутый, известный некоторой жёсткостью в обычном обращении, – взглянул на подпоручика почти отечески.
– Ты написал мне личное письмо. С письмом я ознакомился и вижу в нём твоё стремление предостеречь меня… Тогда скажи, насколько сведения, тобой изложенные, достоверны?
За этим пылкий юноша поведал будущему государю, что при общении с товарищем по службе, он часто слышал рассуждения о воспрепятствовании Николаю Павловичу к царствованию, однако же питая к сослуживцу дружеские чувства, пытался не воспринимать серьёзно слов его. Но этим днём, прибыв на место их совместного квартирования к обеду, он обнаружил там порядка двух десятков офицеров разных полков. При появлении его, все, осторожничая, замолчали, однако он успел услышать сказанные ранее обрывки фраз. Услышанное вызвало в нём ужас. Мгновенно осознав, что прежние суждения его товарища были не праздны, и вообразив себе размеры грядущих бедствий, промучившись необычайно, принял он решение своё…
– Я знаю о готовящемся возмущении, и знаю также, что сигналом к оному послужит новая присяга.
Тогда Великий князь спросил Ростовцева, сможет ли он назвать главных зачинщиков и перечислить имена и звания особенно опасных из смутьянов.
Тот отвечал, что дерзкое преступное брожение задело многих, но точно никого назвать не может, единственно из опасения ошибочно оклеветать.
На это Николай Павлович только вздохнул, однако не настаивал. Сказал:
– Возможно, что тебе, в действительности, известно более. Однако ты считаешь для себя бесчестьем предавать огласке имена. Ну так не называй их. Тем сохраним между собой доверие, друг мой.
На это подпоручик, приложив к груди ладонь, со всей горячностью ответствовал:
– Я написал, что, если воцарение ваше произойдёт в спокойствии, прошу казнить меня, как недостойного за дерзость и обман мой. Но если страшные мои предположения – правда… Тогда прошу лишь одного – дозволить с честью умереть за вас.
– Ах, друг мой, коли будет суждено нам смерть принять, так и погибнем вместе!
При том Великий князь порывисто прижал к себе Ростовцева…
– И знай, что этого я никогда тебе не позабуду.
Он обнял подпоручика ещё раз.
– Отныне, я – твой друг. Да укрепит Господь наши терпение и силы.
Они расстались и, в ближайший час, Николай Павлович направился в апартаменты Александры Фёдоровны, жены своей.
Великая княгиня, в прошлом, – принцесса Фредерика-Луиза-Шарлота-Вильгельмина, она же – Лоттхен, пребывала в своём будуаре, одна, уже начав готовиться ко сну… Она сидела против зеркала в простом капоте и ночном чепце, умащивая личико цветочной мазью. Муж подошёл к ней сзади, обхватил за плечи и тронул поцелуем лоб. Она с улыбкой запрокинула лицо своё. Супруг прижался к жениной щеке щекой и сильно, даже больно стиснул её плечи. Лоттхен, заметив в муже напряжение, вся сжалась…
– Не знаю, что сказать тебе, дружочек мой… Что ждёт нас в скором будущем? И будем ли мы живы… Пообещай же мне быть мужественной. И если будет скорбной участь наша, пообещай, что встретишь смерть с достоинством.
Она молчала, сдерживая слёзы, словно в оцепенении. Николай Павлович взял её маленькую руку, с чувством и нежностью поцеловал – и вышел.
Позднее Александра Фёдоровна запишет в личном дневнике:
«Той ночью Николай ушёл, оставив меня в опочивальне наедине с собою. Долго проплакав на постели, в полном бессилии уснула я. Во сне являлась матушка. Наутро я услышала от горничной, что в забытьи несколько раз кричала. На следующую ночь решилась спать с детьми. Sacha много капризничал, после спал плохо, беспокойно. Сама я, вместо сна, только молилась, в тревогах ожидая утра.»
Ростовцев, выйдя из дворца, сразу поехал на квартиру. Застав там Оболенского, сказал ему о нынешнем своём поступке, и что пытался лишь препятствовать кровопролитию и никого из Общества не выдал. С тем, в доказательство, отдал Евгению и черновик письма. Евгений Оболенский в серьёзном замешательстве тут же отправился к Рылееву. Рылеев, выслушав, только пожал плечами:
–Значит, теперь необходимо действовать и непременно… Менять наш план для Общества уже непозволительно! Единственно возможное решение – выступать.
…Все следующие дни после разгрома на Сенатской в столице шли поспешные аресты. Власть скрупулёзно забирала всех, кто был, по подозрениям, причастен к Тайным обществам. Как оказалось, первые отправленные в крепость, довольно скоро начали сдавать оставшихся. Уже немного значило и местонахождение во время бунта, и нынешнее пребывание тех, кого назвали бывшие товарищи.
Нередко на допросах, в показаниях арестованных, упоминалась и фамилия Ростовцева. Но всякий раз допрашиваемого решительно и с явным раздражением прерывали…
Глава 32. Особенно опасный
А с Михаилом вышло непристойно, стыдно. За ним пришли через неделю после выступления на Сенатской – пришли в Москве, прямо на рауте в доме кузины, графини Анны Алексеевны…
Екатерине едва хватило мужества и силы, чтобы держаться, сохранив достоинство. Жена шла мимо расступившихся гостей следом за мужем, с высоко поднятою головой. И только выйдя из особняка, уже перед казённым экипажем, она позволила слезу себе. Катя стояла в наскоро наброшенном салопе, и долго вглядывалась вслед ему… Шёл снег, густая темнота зимнего вечера слегка рассеивалась светом фонарей, а задник отъезжающего экипажа терялся в сумерках и быстро исчезал из виду…
Екатерина больше никогда не посещала этот роскошный, некогда гостеприимный дом.
…Вскоре особняку графини Анны Алексеевны окажет честь приехавший на коронацию Николай Павлович, прозванный «Успокоителем Отечества». В честь императора устроят фейерверк, по грандиозности букета не знавший равных.
А Михаила привезли в столицу, где заключили в Петропавловскую крепость, в одну из камер Алексеевского равелина. Вначале комендант – уже старик, меланхоличный одноногий генерал, привычно изучив бумаги, назначил конвоиром некого полковника и
