Что же касается Грунте и Зальтнера, то они в сопровождении Хиля и Ла прошли на нижнюю галерею, на ту самую, которая окружала кольцо с внешней его стороны.
Вдоль всей этой галереи тянулся выступ, напоминающий балкон, и казалось, что оттуда можно непосредственно наслаждаться простором; в действительности же совершенно прозрачная внешняя стена отделяла зрителей от бездушного мирового пространства. Та часть галереи, в которой теперь находились немцы и их спутники, не была обращена к солнцу, и кольцо, находящееся над нею, всей шириной своей заслоняло от них солнечные лучи, несмотря на то, что солнце стояло очень низкой. Их окружал таинственный сумрак, только один край галереи слабо освещался луною, а на потолке, над ними, мерцал отраженный свет Земли.
Вокруг них, над ними, – всюду было глубокое черное небо; на черном фоне, как тысячи спокойно светящихся точек, не мерцая блистали невиданно ясные звезды. В первое мгновение исследователям казалось, что они смотрят в глубокое озеро, в котором отражается небо. Только потом заметили они, что у их ног раскинулись созвездия южного неба, ибо взгляд их охватывал небо вплоть до шестидесятого градуса под горизонтом северного полюса.
Там внизу, прямо под их ногами, блестящим диском парила Земля. Она была похожа на Луну в самом начале второй четверти, но можно было различить и часть, неосвещенную солнцем, так как Луна окутывала ее слабым мерцанием. Весь диск Земли был виден под углом в шестьдесят градусов и потому заполнял как раз треть неба под горизонтом. Теневая граница прорезала ледовитый океан подле устья Енисея так, что большая часть Сибири и западный берег Америки скрывались во мраке. В полдневном солнце ярко сверкали глетчеры на восточном берегу Гренландии, и белым сияющим пятном из темных вод Атлантического океана выступала Исландия. Западная часть океана и материк Америки были неразличимы: над ними повис почти сплошной слой облаков, верхняя поверхность которого так ослепительно белела, отражая солнечные лучи, что невозможно было глядеть на нее незащищенным глазом. Но зато Европа, по крайней мере северные ее части, предстала перед восхищенным взором в самом благоприятном освещении. Благодаря тому, что в этих областях господствовало высокое давление, воздух там был настолько чист и прозрачен, что отчетливо были видны северные острова, полуострова и глубокие прорезы морских заливов. А там, дальше, голубовато-зеленоватыми тенями расплывались очертания равнин, но в тонких светлых полосах зоркий глаз угадывал сверкающие цепи Альп и даже Кавказа. Более тусклым светом мерцал край освещенной части диска, и только несколько светлых точек на теневой границе выдавали закат солнца на снежных вершинах Тянь-Шаня и Алтая.
В глубоком молчании стояли исследователи, захваченные этим зрелищем, до сих пор недоступным никому из людей. Никогда еще так ясно не сознавали они, что значит вращаться в мировом пространстве на этом маленьком зернышке, называемом Землею: никогда еще не видали они неба под собою. Марсиане оценили их благоговение. И они, приобщенные к тайнам мирового пространства, также умолкли перед лицом бесконечности. Гордые обитатели Марса и слабые создания Земли с равным смирением преклонились перед державной мощью, управляющей вселенной.
Ла взяла Зальтнера за руку, нежно прислонилась к его плечу и, указывая на самую яркую звезду под горизонтом полюса, прошептала:
– Там моя родина.
Зальтнер притянул ее к себе и сказал:
– А там моя Земля, – разве она не прекрасна?
Грунте вынул зрительную трубу и подошел к самому краю галереи, откуда открывался вид на северный полюс. И он был умилен воспоминанием о своей родине, такой близкой, как на ладони лежащей перед ним, и вместе с тем такой недостижимо-далекой. Но он совсем не желал слышать того, что говорили друг другу Ла и Зальтнер. Теперь, оправившись от волнения первого впечатления, он прежде всего начал думать о том, как осуществить обратный путь по ледяным равнинам и морям полярной области. Ему хотелось воспользоваться благоприятным случаем, и с этой высоты оглядеть весь путь, который он столько раз изучал по картам марсиан. Внизу, прямо под ним, маленьким пятнышком чернело внутреннее полярное море, и вооруженным глазом он мог различить находящийся на нем остров.
Грунте хотел было что-то спросить у Хиля, но тот повел его в другую часть галереи и сказал:
– Отсюда вам удобнее будет рассматривать Землю, пользуясь одним из наших приборов, дающим стократное увеличение. А потом, в лаборатории, вы ознакомитесь с нашим большим телескопом, увеличивающим предметы в тысячу раз.
Ла долго глядела на Землю, потом задумчиво и тихо сказала:
– Пусть ваша Земля больше и прекраснее, но там мне бы пришлось умереть от вашей ужасной тяжести. И так же, как ваш воздух, тяжелы и ваши сердца. А я ведь нумэ.
Она повернула лицо к Зальтнеру. Ее глаза снова горели тем сознанием превосходства, которое сковывало волю человека. Но это продолжалось лишь одно мгновение. Потом черты ее вдруг преобразились, – ресницы опустились над звездами ее глаз, и Зальтнер почувствовал теплую волну, идущую от ее лица, хотя Ла уже успела отвернуться.
Зачарованный ее близостью, он нагнулся к ней и прижался губами к ее шее.
Ла вздрогнула. Зальтнер уже испугался, что обидел ее, но она обратила к нему лицо, озаренное счастливой улыбкой, и позволила поцеловать себя в губы.
– Возлюбленная моя! – прошептал он. – Как счастлив я тобою! Возможно ли, о чудесная, чтобы жалкий человек осмелился любить нумэ?
Она ласково поглядела на него и ответила:
– Я не знаю, что вы называете любовью и на что может осмелиться человек. Ла не станет сердиться на человека, которому обязана тем, что сможет вновь увидеть Ну… Но, мой друг, – и ее взгляд сразу стал строгим, не забывай, что я нумэ.
– Ведь я люблю тебя.
– Я не запрещаю тебе любить меня, но только никогда не забывай…
– Я не понимаю этого. Если я только смею быть твоим…
– Любовь нумэ никогда не лишает свободы, – сказала Ла.
– Но ты меня любишь…
– Как могут любить нумэ. И знай, – когда они любят, это касается только их одних… Я не могу объяснить этого по-немецки…
– А по-марсиански я этого, наверное, не пойму. Но я знаю… – и Зальтнер прижался губами к ее руке. – Я знаю, что ты…
Приближение Хиля прервало его любовный топот.
– Если вы хотите взглянуть на корабль, отбывающий на Марс, то надо торопиться, – сказал он.
– Как, уже? – воскликнула Ла. – А мы еще не посмотрели в телескоп на Землю!
– Мы успеем сделать это перед нашим отъездом.
Но тогда, может быть, в Германии будет уже вечер, сказал Зальтнер, – а мне бы очень хотелось…
– Отнюдь нет, – возразил Хиль, – через полчаса мы освободимся, и тогда там будет только четверть четвертого… А теперь пойдемте, времени терять нельзя.
Они поспешили на верхнюю галерею, но все же пришли слишком поздно: на корабль, отбывающий на Марс, уже никого не впускали.
