После пары мы с Ксеней и Марьяшей, спрятавшись за Гудковых и Куделя, бочком двинулись к выходу. Нас вынесло из аудитории вместе с потоком других первокурсников. Олевский задумчиво смотрел нам вслед, барабаня пальцами по кафедре. Мне казалось, что я вот-вот услышу в спину «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться». Так раньше после очередного устроенного мной безобразия говорила мне мама. Я в детстве всегда жалела этого несчастного Штирлица и гадала, что такого он натворил. Может, случайно разбудил из зимней спячки темного дроу? Или из самых лучших побуждений украсил бледное лицо каменной богини из храма мамиными румянами? Сейчас смешно все это вспоминать.
Следующую пару (мы даже не удивились) вело еще одно посмертие – привязанный обрядом к сакральному альвийскому дереву дух профессора Баллариэля. Дерево, вернее, толстый кусок ветки от него, принесли и с некоторым усилием водрузили на кафедру два старшекурсника. Баллариэль был полупрозрачен, туманен, мельтешист и очень бодр. Он поведал нам об опасностях выбранной нами стези фантомоборства и с гордостью сообщил, что является первым в истории посмертием, официально зачисленным в штат Академии. Пупрыгин, сверившийся к тому моменту с Сетью, шепотом произнес с места, что это не так и первый случай преподавания призрака в АМД датируется началом девятнадцатого века. Увы, шепот Мефодия был услышан Баллариэлем, а сам Пупрыгин был обозван им «невеждой». После этого лекция продолжилась, но то и дело прерывалась лирическими отступлениями профессора на темы «ну и болваны это нынешнее поколение студиозусов» и «до конца учебы из набора этого года доживут не все».
Когда в конце занятия в аудиторию заглянул Кингзман, Пупрыгин поднял руку и дрожащим голосом заявил:
— А Березникова дерется. А Баллариэль обзывается. А Олевский вообще… хладный этот… Как нам в таких условиях плодотворно учиться?
— Ну что поделать? Придется как-то, — грустно вздохнул Кингзман, разведя руками. Затем ректор задумался и, оживившись, поинтересовался: — А вы не пробовали драться и обзываться в ответ? Нет? Понимаю. Я бы тоже не стал. Ну-с, ребята, какие еще впечатления от первых лекций? Не все ведь так плохо, верно?
— Чудак этот ректор, — пробормотал Пупрыгин после занятий. — Мои опекуны будут недовольны. Опекун сам оканчивал Академию, все уши мне прожужжал своими восторгами. Посмотрим, что он скажет, когда узнает, как тут все поменялось.
— А твои родители? — спросила Ксеня.
— Я сирота, — сообщил Мефодий.
— Сочувствуем, — пробормотала я.
— А, — Пупрыгин махнул рукой, — дело давнее. Так себе денек сегодня получился, если честно. Одно утешение – поесть. Вы со мной?
Я не успела ответить – увидела Милли. Помахала ему рукой. Альв меня не увидел, рассекая по коридору руки-в-брюки, наклонившись вперед и на ходу втолковывая что-то соседям по блоку. Насколько я смогла заметить, его новая компания уже начала слегка заглядывать ему в рот. Ну-ну, это только начало.
— Ребят, я скоро! — крикнула я на бегу, пытаясь догнать друга детства.
Мне нужно было узнать у Милли, как быстро он сможет достать нужную мне информацию о событиях восьмилетней давности. Но альв и его приятели быстро ушли вперед, а меня оттеснили в боковой коридор старшекурсники, с усилием и невнятными ругательствами перетаскивающие дерево Баллариэля в соседнюю аудиторию.
Я-то сразу поняла, почему для переноса ветки использовался банальный физический труд студентов. Левитационные векторы и различные магические плетения к сакральной деревяшке применять нельзя: последние пристанища альвов, их своеобразные «гробы» - уникальное явление, до конца неизученное. В моем мире рощи этих деревьев – на редкость странные места. Кого в них только не встретишь, например, своих потомков, если вдруг ни с того ни с сего застрянешь между стволов на пару десятков лет. Прецеденты бывали.
Я стояла и ждала, когда рассосется «пробка», устроенная транспортировкой сакрального пенька. Чесались лопатки. И под кулоном на груди тоже что-то… свербело.
— Эй, там, — раздалось за спиной. — Не плюхни тут мне. Только прибралася.
Я обернулась и с недоумением посмотрела на странную седоватую женщину в синей технической форме Академии. В руках у женщины была швабра, на редкость аккуратная и чистая, а в пластиковом ведре на санитарной тележке… воды не наблюдалось. Уборщица? В Академии нужно мыть полы? Как-то само собой подразумевалось, что с грязью в АМД справляется… магия. Нет?
— Чем плюхну? — растерянно спросила я.
— Тем самым. Не плюхать мне тут. Прибралася только.
— А! Плюну! — догадалась я. — Но я и не…
— Еще чего не хватало! — возмутилась уборщица. — Плюнет она еще! Совсем распоясались студёзусы! Но на тебя-то я управу знаю! Только плюхни! Или плюнь! Вот все-все расскажу твоему! Совсем распустил тебя, пигалицу свою, студеное отродье!
А техничка-то с приветом. Отсюда и чистая швабра, и отсутствие воды, и… полное ку-ку с речью. К счастью, высказавшись, суровая дама, волоча за собой тележку, тут же двинулась по коридору, который расходился от окна в тупике влево и право. Я уже собиралась выйти в основную галерею, как вдруг из тупика позвали, тихо, проникновенно, с легким смешком:
— Эй, девица красная.
Не спеша оборачиваться, я тихонько вздохнула. Гудков, его голос. Я всегда хорошо запоминаю голоса. Но откуда он тут взялся? Вышел из лабиринта переходов? Сейчас начнет унижать и подкалывать, знаю я этот стиль общения. Только на мне…
— Обернись, — голос Лексея потрескивал, словно пламя свечи.
Я обернулась. Гудков стоял у стены. Он сразу же поймал мой взгляд, в глубине его глаз заиграл знакомый огонек, только в этот раз он был ярче и… настойчивей.
— Подойди, не бойся.
Я двинулась к парню на слегка непослушных ногах, не в силах оторвать взгляд от огонька, то почти гаснущего, то растущего и как будто готового выплеснуться из ставших темными глаз. По спине побежали мурашки. Как… странно он на меня смотрит.
— Хорошая девочка, — сказал Гудков довольным тоном, когда я подошла. — Лучезара? Красивое имя. Ты живешь в общаге?
— Да, — ответила я.
— Одна?
— Нет.
— Жаль. Но ничего страшного. Знаешь мотель у заправки неподалеку?
— Нет.
— Ничего, я объясню. Через час. Надень белье покрасивее, я люблю все яркое.
— Не могу. Выйти. Вот, — я показала парню браслет на руке, который мы с девчонками носили по требованию барона фон Райндорфа.
— Черт, — красивое лицо Гудкова исказилось от досады, белоснежные зубы с силой прикусили нижнюю губу. — Ладно, придумаю что-нибудь. Но хоть что-то мне сегодня перепасть должно.
Лексей отделился от стены и каким-то быстрым, текучим движением вжал меня в нишу. Пляшущие огоньки оказались совсем рядом. Я завороженно смотрела в глубину глаз Гудкова. Как же красиво! Он прекрасен. Нет, честно, как произведение искусства! Он сейчас меня… надеюсь, что просто обнимет.
