То же самое, кстати, говорят о Джеке Лондоне — что он покончил с собой в сорок лет.
Обратившись снова к Англии, видим целую когорту тех, о которых я забыл сказать или мало что знаю. Сразу приходит на ум Грэм Грин, естественно, Дилан Томас, спьяну грохнувшийся наземь на нью-йоркской улице и тут же скончавшийся, не дожив до сорока, и, конечно, Брендан Биэн, ирландец, который любому англичанину сто очков вперед даст по части выпивки.
В эту же категорию попадает Джеймс Джойс, не упускавший случая побаловаться стаканом-другим вина; его частенько находили на улицах Дублина мертвецки пьяным.
В этом же ряду стоит Трумэн Капоте со своей чрезмерной склонностью к спиртному и к так называемым успокаивающим средствам. Много пил и запивал, можно сказать, таблетками Теннесси Уильямс. Он умер от удушья, пытаясь отвинтить колпачок от пузырька с лекарством. Конечно, самоубийство таким манером не совершают, но и трезвые подобным манером не умирают.
Эрнест Хемингуэй, зашибавший по несколько дней кряду, заработал паранойю и застрелился. Джон О'Хара и Джон Стейнбек — оба пили все больше и чаще по мере того, как писалось труднее, а популярность падала.
Помимо пьянства, существуют и другие странные отклонения. Дж. Д. Сэлинджер бросил Нью-Йорк и отгородился от людей, как пустынник. Несмотря на всякие премии, которыми отмечены его романы, Томас Пинчон ни разу не показался на публике или перед фотографом.
Есть еще одна категория хороших писателей, которые, однако, считают себя неудачниками. Назову Уильяма Гаддиса, Два его романа удостоились двух престижных премий, но буквально на другой день два издателя отвергли его очередную рукопись.
У меня в списке фигурируют имена живых или покойных писателей моего поколения. Двое из них — Ежи Косинский и Ричард Бротиген покончили с собой.
Задолго до вашего времени — большинство присутствующих, как я понимаю, молодые люди — покончили с собой Росс Локридж, чей роман «Графство Дождливых Деревьев» пользовался бешеным успехом, и Томас Хегген, автор бродвейского хита «Мистер Робертс» по его же роману.
Что же заставило этих людей предпочесть смерть жизни? Говорю от чистого сердца: не знаю. А гадать не хочу. Единственное, что мне приходит сейчас в голову, это предсмертные строки застрелившегося русского поэта Маяковского: «Я с жизнью в расчете, и ни к чему перечень взаимных болей, бед и обид».
Обратимся к женщинам. Эмили Дикинсон до умопомешательства боялась людей. Вирджиния Вулф утонула, войдя в реку с нагруженными карманами, Энн Секстон и Сильвия Плат тоже сами наложили на себя руки. Впрочем, если перечислять самоубийц-поэтов, то конца не будет. Тридцатитрехлетний Харт Крейн выбросился с парохода в море. Рэндалл Джаррел был настолько не в себе, что шагнул под колеса мчащегося автомобиля. По-моему, это был именно Джаррел, хорошенько не припомню, но, может быть, кто-то другой, а может быть, оба. Не раз и не два отвозили в больницу пьяного и буйствовавшего Роберта Лоуэлла. Редактор, поэт и новеллист Делмор Шварц, которого многие считали одним из самых блестящих талантов своего времени, сошел с ума и умер в психушке. Джон Берримен, к удивлению всех, кто его знал, бросился с небоскреба в период своего творческого расцвета. Чего только не делал Джеймс Дикки, чтобы упиться до смерти, вероятно, даже не сознавая этого. Конец пришел не сразу, но все-таки пришел.
Начав эту тему, я мог бы еще долго продолжать в том же духе. Некоторые мои коллеги откровенно признаются в том, что вынуждены обращаться к психиатру (кажется, я этого еще не говорил, никаких имен не называл, подумал Порху, не прерывая речи), поэтому будет… поэтому я не открою секрета, называя имена, но я не буду этого делать. (Если придется еще выступать, решил Порху, перебирая бумаги, чтобы выиграть время, надо будет заготовить полный текст, а уж потом пускаться в импровизацию.) Среди них, между прочим, наш давний и пожизненный юморист Арт Бухвальд, умеющий подмечать смешное в чем и когда угодно.
И Марио Пьюзо не раз говорил в интервью, что последние годы живет исключительно на прозаке[3]и успехом своего нового романа обязан этому средству.
Все, кого я только что назвал, знали успех и известность, по крайней мере как творческие личности.
Можно только догадываться, в каком эмоциональном состоянии находятся, как часто болеют и умирают другие писатели, менее удачливые или совсем неудачливые, великое множество тех, кто, написав один-два романа, потом переключился на другие профессии и сгинул в неизвестности.
Каковы же причины того, спрашиваю я себя, что слишком много писательских биографий составляют корпус литературы отчаяния?
И снова отвечаю: не знаю. И думаю, что никто не знает.
Разумеется, я отдаю себе отчет, что сведения, которые я привел, и выводы, к которым подвожу, статистически некорректны.
Во-первых, не существует органа, который исчислил бы процент психически нездоровых литераторов в сравнении с другими группами населения. Очень может быть, что здесь, среди моих слушателей, есть немало тех, кто находится в состоянии алкогольного опьянения и настолько подавлен, что готов пойти на самоубийство. (Услышав неуверенные смешки, Порху тоже фыркнул.)
Во-вторых, мы имеем категорию известных и малоизвестных литераторов, чья жизнь течет без сучка без задоринки.
Тем не менее я не могу назвать другую профессиональную группу с таким высоким процентом несчастных, страдающих, больных знаменитостей.
Какое родительское сердце не похолодеет от ужаса, если сын или дочь объявляет о желании стать на тернистый путь словесности? Первая мысль отца или матери — спасти любимое чадо, остановить его, если удастся. Пусть будет барабанщиком, фокусником, кем угодно, только не литератором.
В некрологе на смерть своего доброго друга Ринга Ларднера Фицджеральд писал, что Ларднер перестал находить удовольствие в творчестве за десять лет до кончины. Ларднер считался юмористом, но пил он безбожно. Кстати, послушайте, что Фицджеральд говорит о писательстве: «Ты никогда не был удовлетворен нашим ремеслом».
По-моему, я уже говорил (говорил или нет, судорожно вспоминал Порху), что Курт Воннегут признавался в своей прозе, будто не раз чувствовал, как к нему подступает безумие, и публично поклялся, что бросает писать. По счастью, он пока не сдержал клятву, так сказать, освободился от нее, и я могу понять… (Порху мечтательно закатил глаза) и почти позавидовать ему.
Уильям Стайрон, со своей стороны, написал «Сникаю во мраке» — хорошо известную книгу о нервном кризисе. Однако и Воннегут, и Стайрон все еще с нами и продолжают активно работать — равно как и я, к слову сказать.
Но мы, все трое, понимаем и разделяем те горькие чувства, которые испытывает любой, глядя на литературу.
Нашему ремеслу сопутствует несколько неблагоприятных обстоятельств, которые, как я считаю, коренятся, первое, в самой природе художественного творчества; второе, в неприятных переживаниях до того, как человек взялся за перо; третье, в детской привычке мечтать о богатой счастливой жизни; четвертое и главное, в желании выразить себя, выделиться и преуспеть во всем, что вызовет восхищение родни, друзей, общества в целом, и писательство рисуется исполнением этого желания; и, наконец, четвертое — или я уже называл четвертое? Ну, не важно, пусть будет четвертое: в различных комбинациях этих обстоятельств или же в их совокупности.
