Ослепительно устилал пол там, где не было столов, свет палящего Нар[1], что поднялось уже за стенами до высшего пика и помалу двигалось к верхушкам крыш. Но внутри хоромины, что удивительно, прохлада держалась, приятная телу.
— А ещё говорят, — добавил Тамир, отвечая Сыгнаку, — что в жару в таких схронах прохладно, а зимой жар печи до утра сохраняет. Вернусь на зимовье, расскажу отцу, пусть себе такие ставит, — попытался подбодрить, да только не слишком вышло, Сыгнак только свёл густые чёрные брови, наморщил лоб, не разумея.
— Где же каган столько дерева найдёт в степи?
Хохотнул и сидящий рядом Тугуркан, что разговор ненароком услышал.
— Не бери в голову, Сыгнак, — взялся за чару.
Итлар сразу понял, ум которого только и ищет повода для подковырки разной. Всё-таки нужно было оставить его подле себя — всё веселее бы было, хотя, конечно, не до скуки. Всё было обговорено и, кажется, многое решено за это утро, а всё равно поглядывали на степняков искоса: в глазах недоверие так и ворочалось тучами хмурыми. Князь Годуяр хоть и позвал Тамира, да не многие с тем были согласны, не раз уже молчание натягивалось, словно кожа на бубен, дрожало, того и гляди лопнет.
Тамир окинул длинный стол взглядом, оглядев мужей от князей до десятников, кто приехал на сборище с соседних земель, сидевшие на лавках длинных. Все разные, будто не одной крови: одни светловолосы, другие с рыжиной. Кто старше, имели бороды густые, длинные — у полянов означало богатство и крепкий род, но все до одного с суровыми лицами, задумчивые и важные. И, как понял Тамир, по правую сторону восседали те, кто имел кровное родство правящего колена. Тот же князь из Любчины Ведозар, зрелый муж с русой бородой, крупным носом на резковатом чуть лице, волосы на пробор острижены по уши, будто шапкой казались над густыми бровями, оттеняя цепкий, как капкан, взгляд. Князь Белотур, ни больше, ни меньше, а то же приходился близким родичем князю Годуяру, они и похожи даже: оба синеглазы и темнобровы. Сам князь Каручая — Звенимир — как понял Тамир, тоже имел корни одни с Годуяром.
Были ещё много кто, не всех Тамир по имени запомнил. По левую сторону сидели воеводы и сотники. Одного из них Тамир уже знал достаточно. Далебор на этот раз не встревал, где не следует, задумчивый слишком, будто мысли его о чём-то другом были всё это время, донимало что-то. Тамиру и знать не надо.
После схода Тамир сразу отправил нескольких своих дайчан в аил, что встал у крутой излучины под весью недалеко, припасы пополнить да приобрести что нужное: что-то купить, чем-то обменяться — тем должен был заняться Найгар, в этом тудуну не было равных, хотя раньше всё так брали, не спрашивая, не торговались. Поэтому Тамир и не слишком рассчитывал на доверие со стороны вождей поляновских, оставалось только набраться терпения. Но если кто в открытую осмелится высказать непотребщину, Тамир не смолчит и покажет, насколько остро лезвие его палаша, в котором вложена справедливость Тенгри.
Конечно, все они были упреждены, что в Каручай хазары прибудут, вызывая споры и пересуды разные. Всё же князья понимали, что должны сейчас за любую соломинку хвататься, и для них перемирие — дороже собственной жизни. Особенно это все поняли после того, как узнали о нападения кангал под протокой — смятение поутихло в их глазах и словах. Но Тамиру их одобрения и не нужно. Он сам, без помощи других может род свой защитить, благо Тенгри-хан дал ему всё для этого, вложив сталь в руки, влил горячую кровь в жилы, а голову оставил в холоде.
Чуть погодя набежала челядь, принялась двигать столы, грохотали, гремели, горланили громче мужи, приободрённые тем, что сход прошёл гладко и мирно, и пора бы страву разделить общую. Хотя Тамир не прочь был вернуться в аил, слишком тесно становилось в стенах, будто в башне, но непочтение выдавать остальным не желал. Отказаться от общей трапезы — всё одно врагом себя объявить, а тут всё же перемирие. И сколько оно продержится, Тамир тоже не знал, но пока в союзе этом видел большую пользу власть укрепить да обогатиться. Обещание дал, что люди его не тронут земли крайние, а в степях, коли что, путь откроет. Поляны в свою очередь побожились мир сохранять.
Воины смолкли и тут же приободрились все разом, приосанились, когда в гриднице появились женщины. Даже самые смурные расправились в плечах. Самая старшая, величавая, гордая, как лебедь, в золотистом в пол платье, вплыла в хоромину, прошла первой, окидывая мужей прохладными, как озёра, глазами, села подле Звенимира — князя Каручаеского. Видимо, его хотун[2], а те, что моложе — дочери, расселись рядом от родичей, завладевая взглядами мужей. Только Тамир всё от чего-то на сводчатую дверь поглядывал — уж не отстала ли от них пустельга, задержалась где? Только, кроме бегающей челяди, не появился больше никто. И разочарование против воли разлилось полынной горечью по горлу, вынуждая туго дышать. И казалось, вовсе стало пусто в хоромине без той, что так легко сейчас собой мысли его заполнила, будто и не полон был людьми. Внутри Тамира стремительно мрачнело, будто в глубине сердца всё это время таил надежду увидеть её снова. Хотя знал, что по приезду в Каручай с вёрткой, бойкой маленькой птичкой придётся расстаться совсем.
Звенимир представил княгиню, Тамир ответил приветственным взглядом хотун. Дочери его, стоит ему бросить на них взгляд, румянились ещё больше, как пироги в печи. Их он касаться взглядом больше не стал. Другие мужи только ещё больше сдвигали брови, вновь настораживаясь, натягиваясь тетивой на тугом луке. И хорошо, что Вейи сейчас не было здесь — вон сколько мужей собралось, одна она долго не останется. Разве не затем Годуяр привёз её с собой? Тамира будто самого пробило меткой стрелой понимание это. И стоило ему о том помыслить, как уловил краем глаза фигурку, знакомую настолько, что уже не глядя понял, что это Вейя.
-------------------
[1] Нар — монг. солнце.
[2] Хотун — тюр. Жена.
Глава 40
Дыхание даже задержалось в груди, когда Тамир повернулся к ней и уж глаз не отрывал, хоть и понимал — слишком пристально смотрит, любой, кто бы сейчас глянул на него, прочёл многое по его взору.
Что разжигает в нём эта зеленоглазая полянка? Тамир и сам хотел бы знать. Что испытывает, когда она попадается на глаза? Любопытство? Восхищение? Желание следить за ней, следовать запаху. Как пахнет она? Тамир, кажется, даже издали слышал аромат её волос, кожи. Его шатало, едва только думал о том.
Вейя растерянно и бегло окинула взглядом всех, ни на ком не задерживая, прошла к столу, в ту часть, где сидели женщины. Тамир с жадностью оглядывал её белёное льняное платье, прихваченное тонким пояском под округлой грудью, широкие рукава его скрывали хрупкие запястья, на голове узкая тесьма с тяжёлыми кольцами, поблёскивавшими на скулах. Всё притягивало в ней — каждая мелочь, черта. И вроде те девицы, что пришли с княгиней, так же нарядны на усладу всем, красивы, что дорогие клинки, но в глазах их будто и не было ничего, только робость излишняя, а пустельга его пусть боялась, но смотрела так, что внутри жар плескался, делая дыхание жарким тугим.
