— Да, это я его осматривал, — сказал Тикаки, невольно взглянув на свой забинтованный палец. Забытая было боль снова пронзила его, и одновременно мучительно сжалось сердце. Ведь это он не дал Сунаде транквилизаторов. А главврач ни словом не упрекнул его. В последнее время они часто спорили, и всё равно он выгораживал его, дерзкого юнца! Тикаки охватило какое-то странное, трудно определимое ощущение: не то раскаяние, не то обида.
— Вы? Вот уж никогда бы не подумал! — Сонэхара сказал это таким небрежным тоном, что тут же стало ясно — на самом-то деле ему давно всё известно.
— Да, это моя вина. Я неправильно оценил состояние Сунады.
— Ну, не думаю. Кстати, вы сами ведёте себя весьма странно.
— Я?
— Да. Никому в голову не придёт идти смотреть на казнь, это зрелище не из приятных.
— Вы считаете, что я иду смотреть? — тихо сказал Тикаки, у него уже не было сил сердиться. — Вы ошибаетесь. Видите ли, с одной стороны, я чувствую себя виноватым из-за этого инцидента с Сунадой, а с другой — Кусумото ведь тоже мой пациент…
— Это-то и странно. Обычно ни у кого не возникает желания присутствовать при казни своего подопечного. Надзиратели нулевой зоны и те стараются отвертеться. Взять хотя бы Фудзии, уж он-то знает всех своих заключённых как облупленных, но даже он никогда по своей воле не придёт на казнь. Ведь привести потом себя в порядок бывает очень трудно. А вы по собственной воле… Нет, вы не думайте, на самом-то деле я очень одобряю ваши действия. Казнь — событие государственного значения, одна из сторон нашей действительности. И коль скоро ты ненавидишь убийство, посмотреть на казнь — твой долг. Это точно так же, как, скажем, защитник животных должен хоть раз побывать на бойне. И дело вовсе не в том, чтобы выступать против смертной казни или призывать к отказу от употребления в пищу мяса, это нужно для того, чтобы научиться спокойно воспринимать реальность.
— И всё же… Наверное, это не так уж приятно…
— Сначала. Но со временем привыкаешь. И это привыкание само по себе чрезвычайно ценно. Я имею в виду привыкание к той реальности, которая именуется «человек».
— Вы хотите сказать…
— Я говорю о приближении к истине.
— А-а… — Не в силах уразуметь, что всё это значит, Тикаки отвёл глаза.
Движение становилось всё более оживлённым, скоро поток машин отделил их от автобуса. На путях, идущих параллельно улице, возник трамвай, тут же беззаботно задребезжал звонок переезда. По обеим сторонам дороги тянулись низкие деревянные строения, очевидно, они уже выехали на окраину. «Тюрьма К. где-то совсем рядом», — подумал Тикаки, и настроение у него окончательно испортилось.
Внезапно весь город ушёл куда-то вниз, и взору открылась широкая панорама. Машина двигалась по дамбе вдоль реки. Торговый квартал, окружавший их тюрьму, остался далеко позади, впереди виднелись глубокие складки горных отрогов Хаконэ и Тандзава, над ними сверкала вершина Фудзи. На фоне её гигантского конуса небоскрёбы казались совсем крохотными. Всё рукотворное ничтожно. Природное всегда несравненно выше. Кусумото сейчас тоже наверняка смотрит на Фудзи. Может быть, её величественная красота послужит ему утешением? «Здорово, правда?» — мысленно обратился к нему Тикаки.
Переехали через мост. Шоссе, спустившись с дамбы, пошло вниз, Фудзи скрылась из вида, а вместо неё перед глазами возникла тюрьма К. Очертаниями она напоминала чудовищную, атакующую свою жертву птицу, головой которой была башня с часами. Когда они выехали на узкую дорогу, идущую вдоль кирпичной стены, все остальные машины куда-то исчезли и колонна наконец воссоединилась. На большой скорости они проскочили по патрулируемой дороге и въехали на территорию тюрьмы. Проехав мимо административного здания и тюремных корпусов, миновав большие, покрытые ржавчиной — в такой яркий день она особенно бросалась в глаза — железные ворота, они оказались перед внушительным двухэтажным бетонным строением кубической формы.
Автобус и обе машины остановились у входа. Их встретили конвойные и какие-то мужчины в цивильном платье.
— Кто это?
— Начальник тюрьмы К., прокурор, а третий, который помоложе, секретарь. Во время приведения приговора в исполнение обычно присутствует начальство обеих тюрем. Ну ладно, пора за дело.
Подхватив сумку, Сонэхара быстрым шагом направился к входу. Тикаки последовал за ним. В это время из автобуса появилась знакомая группа людей. Кусумото — уже без наручников, — спустившись на землю, поднёс руку козырьком к глазам и посмотрел на небо. Потом вслед за начальником службы безопасности бодрой, деловитой походкой прошёл внутрь. «Не забудьте о секундомере», — напомнил Сонэхара Сугае.
Сонэхара и Тикаки вошли в здание последними. Коридор с белыми стенами напоминал больницу. Они поднялись по лестнице, прошли по другому коридору до конца и оказались в небольшом помещении, где уже собрались все остальные. Это было что-то вроде молельни, во всяком случае, у стены стоял буддийский алтарь, а на столике в центре комнаты — зажжённая свеча. Кусумото сидел перед патером, остальные кольцом стояли вокруг. Кусумото молился. Он читал «Господню молитву»: «Отче наш, Иже еси на небесех…» Пламя свечи, колеблемое дыханием многих людей, бросало красные и жёлтые отсветы на его щёки.
— И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого… Аминь.
— А теперь Хорал Второй. Прошу всех присоединяться, — сказал патер, поднимаясь. Он заранее раздал всем присутствующим отпечатанные на мимеографе слова хорала. Из-за плеча конвойного показалось лицо Кусумото. Очков на нём не было, покрасневшие белки под тяжёлыми веками блестели, как отполированные драгоценные камни.
— На Тебя уповаю, Господи, предаюсь Тебе душою и телом… Судьбу свою вручаю в руки Твои и ныне и присно и во веки веков…
Самым сильным был голос Кусумото. Его мягко вибрирующий тенор наполнял тесную комнату. Голос человека, готового к смерти. Слушать его было почти невыносимо, Тикаки с трудом удерживался, чтобы не заткнуть уши. Воздух постепенно сгущался, становился всё более вязким, клейкой массой обволакивал находившихся в комнате людей. Голос Кусумото навязчиво лез в уши, от него не было никакого спасения. В конце концов Тикаки удалось взять себя в руки. Сам он петь не мог.
Но вот пение закончилось. Тикаки невольно вздохнул. Патер перекрестил Кусумото, державшего в высоко поднятой руке серебряное распятие. Осенил крестным знамением отдельно его глаза, нос, рот, уши, руки. Потом он стал читать молитву, и Кусумото вторил ему. Это была длинная молитва.
На лицо Кусумото падала тень от носа, она то удлинялась, то сокращалась. По щекам одна за другой катились слёзы. Патер — полный седой человек — говорил тихим голосом, столь богато модулированным, что казалось — его устами говорит кто-то другой, находящийся в недостижимой дали. Но вот молитва закончилась. Оба глубоко вздохнули и хором возгласили:
— Упокой, Господи, душу…
