кого не приглашают, но кто сами впираются наперекор задуманному сценаристом сюжету. И даже подают реплики из своего угла. А то и отрывают вдруг немалое время на произнесение самочинных монологов. Они хотят подлинного существования, пусть и в выдуманном, виртуальном пространстве. Раз возникнув, как некая связка кого-то с чем-то, в чьей-то, пусть и придуманной жизни, такие персонажи проявляют вдруг свою собственную волю заявить о себе во всю свою недобрую глотку. Любой, кто хоть однажды сочинял, знает такую особенность иных, вроде бы и выдуманных субъектов. Лата смутно, но прочно торчала где-то на самой обочине, занимая тем ни менее заметное пространство. Так стоит иной раз у дороги невнятное строение, то ли недострой, то ли монументальная руина чего-то значимого, а ненужного никому. В его силуэте всегда скрыто нечто угрожающее, как и в любом заброшенном объекте. Но если к нему не приближаться, то ничего и не произойдёт. Лата так и не оставила Нэю в покое, оставшись самой капризной из заказчиц. Она скупала огромное количество нарядов, продолжая вести себя в доме «Мечта» как главная над всеми, исключая только хозяйку, обращаясь к Нэе уже заметно холоднее и свысока. Она затаила нешуточную обиду. Её ценную дружбу отвергли. Её щедрыми советами пренебрегли, её конкретную уже помощь в наведении порядка не оценили.
Остолбенев, Лата-Хонг смотрела на немыслимую порочность Нэи, на Рудольфа, не умея поверить в подобное падение нравов в их благородном ЦЭССЭИ. Нэя, посмотрев на Лату, обвила Рудольфа за шею у неё на глазах, прощаясь с ним до следующего дня. Ей надо было идти в свой кристалл, её ждали дела, а также заказы из тех, которые нельзя было отбросить. Лата-Хонг была как раз из таких заказчиц. Она занимала важный пост в Администрации города, вдова известного учёного, влиятельная сама по себе, и Нэя с самого начала не сумела её исключить из числа тех, кого обслуживала. И дело было и не только в её властном статусе, а в чрезвычайно льстивом характере дамы, в её настырной способности влезть туда, куда она хотела. Замерев как змея на своей отдалённой дистанции, она несла в своей позе скрытую угрозу, свой затаённый до времени яд. Но Нэя не принимала её в расчёт. Окутанная счастьем, она считала его вечным, данным навсегда.
Нэя засмеялась нарочито громко, желая дразнить притихшую у обочины особу, не желающую уходить.
— Почему ты никогда не вспоминаешь о той ночи в опустевшей клинике Тон- Ата? — прошептала она ему в ухо, лаская его и прося прощение за свой отказ в лесу.
— Разве что-то там происходило? — спросил он озадачено.
— А что же там происходило?
— Не знаю. Бред какой-то…
Бред не бред, только был он обжигающе реален, едва вынырнул по первому зову из непроглядных подвалов памяти. Но здесь часто реальность казалась сном, а сон — реальностью.
Старая сводня в чалме звездочёта
После того как Азира вышла из клиники Тон-Ата, Чапос вывез её в далёкую, и от того несуществующую для Рудольфа, окраину страны. В один из пустых вечеров, когда с Гелией так ничего и не вытанцовывалось, он притащился в «Ночную Лиану» с затаённой мыслью поймать Ифису. Но говорливой скиталицы там не нашёл. Тогда он решил повторно отведать самой малости «Матери Воды», захватив с собой очищающую кровь капсулу, чтобы принять её не мешкая, едва галлюцинации начнут зашкаливать за опасную черту. Он вяло и тягуче раздумывал о том, не является ли мир этот затейливой галлюцинацией? Или сном межзвёздного перелёта? И нет ничего вокруг, ни Трола, ни Гелии, ни Азиры, не было никакой Нэи, и космос это голографический бред, та самая «бутылка Клейна» — замкнутая односторонняя поверхность, пустота, злонамеренный заговор тайной касты земных конспирологов с их закрытыми, а значит и тёмными целями. Они как пауки ткут образы из вселенской пустоты, населяя ими сознание внушаемых и подвластных им людей.
— Одна я и была твоей реальностью, — сказала девушка в маске, вдруг возникшая напротив. — Я одна была твоей женщиной, а отторжение тобою моей любви, твоё нежелание прощения моей пустяковой вины, в которой ты и был виноват, и породило этот бесконечный ряд всех последующих женских тварей.
— Уж и тварей, — пробормотал он, испытывая желание потрогать её платьице, то самое узкое и переливчатое, в котором она была однажды в «Звёздном Персее». Он даже вспомнил, что под ним у неё были крошечные трусики, совсем прозрачные с вышитой искрящейся ракушкой, закрывающей то место, куда он и пытался тогда залезть прямо за столиком в баре, — где таилась её живая сокровенная, телесная ракушка, опушенная нежными волосками. Он решил это проверить. Но не сдвинулся и с места. — Покажи мне твои трусики, на них ещё была такая прикольная ракушка. Я помню. И тогда я сразу поверю, что ты настоящая. Кто мог ещё знать о том, что на них было изображено?
Она даже не пошевелилась, а выражения у маски же не было. Маска проигнорировала нескромную просьбу и продолжила, — Не твари в том смысле, что низкие или недостойные сами по себе, а в том смысле твари, что сотворены твоей низкой похотью. Или ты думаешь, что тебе будет даровано в избытке то, что даётся не каждому из живущих людей даже единожды? Даже эту Нэю, которую ты пытался жадно пристроить к своему телу, ты оценивал с позиций тех ощущений, которые давала тебе я. И они были лишь приближением к нему. И такими останутся. Но у меня нет и этого приближения. Ничего у меня нет. Всё ты обрушил. Даже лица нет.
Он попытался прикоснуться через стол к тончайшей в своих деталях маске, ровный нежный носик, пухлые губы сердечком, выкрашенные в золотую с блёстками помаду, и на ладонях осталась мерцающая пыльца, а само впечатление от прикосновения было таким, будто это живое лицо. Тёплая маленькая рука захватила его ладонь.
— Нельзя тебе это пить, — сказала ему та самая старушка из клиники Тон-Ата, оказавшаяся сидящей на месте девушки в маске. Он заглянул под стол, вдруг маска там, но под столом ничего не было. Да и платье на старой женщине было другое. Местное, серо-стальное, не из бедных, но не из тех, в которых щеголяли тут женщины, доставляемые на заказ. Одиноких скиталиц, вроде Ифисы, было немного, да и то все как назло такие, что не возникало желания к ним приблизиться. Может быть, они были и моложе, но не нужны. Чистая старушка смотрела с укоризной, старое лицо почти не имело морщин, волосы убраны в изящную синюю чалму,
