ней, и все засмеялись и захлопали в ладоши. «Пять-Алс-Маттеу Франс! Встань и оденься!» Так и шло, пока ясный голос не прозвенел: «Пять-Лю Син! Встань и оденься!» – и Син поднялась, не сводя с отца глаз – его легко было найти в толпе, потому что рядом пестрели Джаэль и Джоэль. Она подбежала к нему и схватила что-то шелковистое, что-то изумительное, и все, кто был из блока Пеони и блока Лотос, аплодировали особенно старательно. Син развернулась и, прижавшись к ногам отца, смотрела.
– Пять-Нова Луис! Встань и оденься!
Но он подлетел к отцу еще прежде, чем дозвучали слова, так что все снова посмеялись и едва успели похлопать. Син попыталась поймать взгляд Луиса, но тот не оборачивался, серьезно наблюдая, как продолжается Посвящение, так что Син тоже смотрела.
– Вот пятьдесят четыре семилетних ребенка пятого поколения, – провозгласил учитель, когда последний малыш покинул центр круга. – Поприветствуем же их в радости и ответственности взрослой жизни!
И все смеялись и хлопали, покуда голыши торопливо и неловко, сражаясь с непривычными рукавами и штанинами, путаясь в пуговицах, натягивая все наизнанку, надевали свою новую одежду, первую в жизни одежду, и поднимались снова в новом блеске.
Все учителя и взрослые тоже завели «Что за счастье», снова и снова, и все друг друга обнимали и целовали. Син быстро надоели эти нежности, но она заметила, что Луису нравится, и он крепко обнимает даже совершенно незнакомых взрослых.
Эд подарил Луису черные шорты и голубую шелковую рубашку, в которой мальчик выглядел совершенно незнакомым и совсем прежним. Роза была вся в белом, потому что ее мать – ангел. Отец подарил Син темно-синие шорты и белую рубашку, а в коробочке от Джаэль лежали голубые брюки и синяя рубашка в белую звездочку, на завтра. Шорты на каждом шагу терли бедро, а рубашка мягко, так мягко облегала плечи и живот. Син плясала от радости, а отец, взяв ее за руки, торжественно пустился в пляс вместе с ней. «Здравствуй, моя взрослая дочь!» – сказал он ей, и улыбка его увенчала праздник.
Луис – другой
Разница между пенисом и вульвой, конечно, поверхностна. Это слово Син недавно узнала от отца и нашла очень полезным. Но отличие ее от Луиса поверхностным не было. Он ото всех отличался. Никто не говорил «должно» так, как Луис. Он стремился к правде. К истине. К чести – вот нужное слово. В этом заключалась разница. У него было больше чести, чем у всех остальных. Честь – она жесткая и прозрачная, как сам Луис. И в то же время, и теми же сторонами своей натуры он был мягок. Нежен. Он страдал астмой, не мог дышать, головные боли на несколько дней укладывали его в постель, он мог слечь перед экзаменом, перед выступлением, перед праздником. Он был как ранящий нож и как рана. Все обходились с ним почтительно и с почтением обходили – любили, но не пытались сблизиться. Только Син знала, что он был и касанием, исцеляющим рану.
В
Когда им исполнилось по десять лет и им позволено было войти в место, которое учителя называли «Виртуальной Землей», а кипры – В-Дицю[68], Син была одновременно ошеломлена и разочарована. В-Дицю оказалась интересной, чудовищно сложной и все же разреженной. Поверхностной. Это была всего лишь программа.
При всей неимоверной сложности В любая дурацкая штуковина – хоть старая зубная щетка Син – была реальнее, чем могучий поток ощущений и предметов из Города, или Джунглей, или Деревни. В Деревне Син всегда помнила, что, хотя над головой ее не было ничего, кроме синего неба, и шла она по ворсинкам травы, покрывавшей неровную палубу до края невозможной дали, где та вздымалась невозможными буграми (холмы), хотя в ушах ее звучал быстро движущийся воздух (ветер) и по временам пронзительное «уить-уить» (птицы), и штуки, ползущие на четвереньках по ветрам, то есть по холмам, – живые (скот), все равно в то же самое время Син сидела в кресле, а кресло стояло в В-комнате второй школы, и к телу ее были присобачены всякие штуковины, а тело – его не обманешь, оно утверждало, что, какой бы ни была В-Дицю странной, и любопытной, и интересной, и исторически важной, она все равно оставалась фальшивой. И сны могут быть убедительны, прекрасны, ужасны, важны. Но Син не желала переселяться в сны. Она хотела проснуться и своими пальцами коснуться настоящей ткани, настоящей стали, настоящей плоти.
Поэт
Когда ей исполнилось четырнадцать, Син написала стихотворение – вместо домашнего задания по английскому, написала одновременно на обоих известных ей языках. По-английски оно звучало так:
В пятом поколении
Дед моего деда
Ходил под небесами
Мира иного.
Когда я стану бабкой, мне говорят,
Я пройду под небесами
Мира иного.
Но сейчас я живу своей жизнью
В моем мире
В небесах.
Китайский она учила с отцом уже пять лет, и вместе они успели осилить кое-кого из классиков. Она прочла стихотворение отцу, и тот улыбнулся, когда Син дошла до иероглифов «тьень ся» – «под небесами». А Син заметила его улыбку, испытывая гордость своими познаниями, а еще больше – за то, что Яо признал их, что их объединяло это почти тайное, почти герметическое понимание.
Учитель попросил ее зачитать стихотворение для старшеклассников второго курса вслух, на обоих языках, в классный день первой четверти. А днем позже ее вызвонил редактор «Четыре-Ч», самого известного литературного журнала в мире, и попросил разрешения опубликовать – его направил к Син учитель. Редактор хотел, чтобы девушка начитала свое произведение на аудио. «Стихам требуется голос», – утверждал он – могучий бородач 4-Басс Эбби, величественный и самоуверенный, почти бог. Он был груб со всеми, но добр к Син. Когда она запнулась во время записи, он сказал только: «Сдай назад, поэт, и не напрягайся», и Син последовала его совету.
Потом еще не один день ей казалось, что, куда ни сунься, всюду ее голос шепчет из динамиков: «Когда я стану бабкой, мне говорят…», и в школе совсем незнакомые ребята бросали походя: «Эй, слышал твой стих – круто!» Ангелам понравилось особенно, так они и говорили.
Син, конечно, решила стать поэтессой. Великим стихотворцем, как 2-Элай Али. Только вместо коротеньких непонятных стишков, как Элай, она начертает великий эпос о… собственно, проблема и заключалась в том, чтобы выбрать тему. Например, историческую поэму о Нулевом
