призванием. Но традиционное описание миссионера в белых одеждах, который высаживается на далеких берегах и созерцает широко раскинувшиеся перед ним «еще некрещеные земли», она заменяет другой картиной: миссионер в костюме или в куртке, или в плаще с высоты эскалатора метро видит там, все ниже и ниже на ступеньках, в час пик, ряд голов; ряд, который приходит в движение, ожидая, пока откроются турникеты: ряд кепок, беретов, шляп, головных уборов всех цветов. Сотни голов, сотни душ. И мы там, наверху. А еще выше — повсюду — Бог…»
И когда она говорила, что молиться можно, даже теснясь в метро, то имела в виду следующее:
«Господи, мои глаза, мои руки, мои губы принадлежат тебе./ Эта женщина, что передо мной, такая грустная, — вот мои губы, чтобы ты ей улыбнулся./ Этот ребенок, почти серый от бледности, — вот мои глаза, чтобы ты на него посмотрел./ Этот мужчина, такой усталый, — вот все мое тело, чтобы ты уступил ему место, и вот мой голос, чтобы ты мягко сказал ему: «Садитесь»./ Этот парень, такой легкомысленный, такой глупый, такой упрямый, — вот мое сердце, чтобы ты любил его больше, чем кто-либо его любил за всю его жизнь…»
И, цитируя святого Иоанна Креста, она поясняет: «Мы должны сеять Бога в мире, будучи уверены, что он где-нибудь даст ростки, ибо: «Где нет любви, посейте любовь и пожнете любовь».
И наступило время борьбы, когда Франция должна была отреагировать на нацистскую агрессию, а затем потерпеть поражение и подвергнуться оккупации… Нация казалась уничтоженной, и города как будто бы расслоились. Даже самые естественные связи, общественные и семейные, казалось, были разорваны.
Уже во время войны Мадлен становится для Иври естественной точкой опоры в борьбе против нищеты и деградации, так что город превращается в гениальную лабораторию восстановления (особенно в том, что касается семей), на которую обращены взоры всей Франции.
Даже «Помощь нации» смотрит на Делъбрель и на ее команду и просит ее о подготовке вспомогательного персонала для социальных работников.
Она соглашается, но требует возможности воспитывать девушек «на месте», то есть посылая их работать.
Речь идет о «Бдении над оружием» — так называется текст, предназначенный для их обучения, который поясняет, что необходимо научиться контакту с «людьми, с которых заживо содрана кожа» и которые поэтому страдают уже от малейшего прикосновения; с людьми, к которым следует подходить с осторожностью и добротой.
Но что такое доброта? Она поясняет: «Это то, что может прикоснуться и не ранить», и хочет, чтобы ее социальные работники были добрыми существами, которые проходят, никого не задевая».
Когда она посылает своих девушек «посещать семьи», то предупреждает их, что те не нуждаются в визитах, «похожих на осмотр чемодана в таможне»: к ним надо идти, как родители идут к детям, как братья идут к братьям.
Это очень напряженная работа, требующая мужества и постоянного ритма (что касается мужества, то за час его уходит столько, сколько в дургих обстоятельствах хватило бы на год), и она продолжается без перерыва, вплоть до Освобождения, которое, невзирая ни на что, не предотвратило последнего зверства: бомбардировка Иврй произошла уже после того, как немецкие войска отступили.
Когда коммунисты возвращаются к власти, Мадлен объясняет им, что она согласна продолжать работу, но что ее программа не изменится еще и потому, что она исключительно проста и совершенна: «Моей целью является уменьшение страданий и возрастание счастья».
Однако же, через два года она, ко всеобщему удивлению, оставляет социальную работу в мэрии.
Она заметила, что на ее маленькой общине отразилась ее чрезмерная активность. Она прекрасно знает неотложные социальные проблемы, которые подступают со всех сторон, и чувствует, как отовсюду раздается мольба бедных…
Но община — та община, что теперь состоит из десятка женщин, которые видят в ней руководителя и мать, — для нее остается «таинством Присутствия Иисуса».
Мир должен смотреть не на нее и не на ее личное мужество, а на маленькую общину Христа.
Возвратив себя общине, Мадлен хочет гарантировать себе свое послушание Господу Иисусу, а не собственным успехам. Община живет на улице Распайль, и она — «научная загадка», как говорит одна заезжая подруга.
Единственное правило и единственный идеал — братская любовь, как знак любви каждой ко Христу: кроме этого каждая работает в квартале рядом с самыми бедными, а дом похож на маленький порт, так как двери постоянно открыты для встреч, для диалога; они готовы оказать любую поддержку.
Есть даже те, кто старается поселиться поближе к этому необыкновенному дому: например, в саду, в соседней квартире или в мансарде. Так община превращается в пеструю компанию «друзей» или «братьев», которые просят о солидарности в совершенно различных сферах и сами ее предлагают.
Мадлен относится к этому дому, как к живому человеку. Она называет его «господин Распайль» (по имени улицы) и так его описывает:
«Господин Распайль — это личность, которую очень нелегко представить… это человек средних лет, ни хороший, ни плохой, скорей симпатичный, скорей плохо одетый, с видом, довольным своей судьбой. Люди считают его революционером; сплетники думают, что когда-то он был семинаристом; злоречивые предполагают, что он отличается сомнительными нравами. Многие приходят к нему и ищут его компании…»
В такой странной компании личной целью Мадлен становится — дать почувствовать каждому, что его любят больше всех: действительно, создается впечатление, что она обладает бесконечной нежностью по отношению ко всем окружающим.
«Мадлен — единственное существо в мире, которое полюбило меня в надежде», — говорил один «трудный» парень после встречи с ней и доказывал это великолепной формулировкой: «Она смогла увидеть мое истинное "я", искаженное в глазах окружающих, неизвестное даже мне самому, — “я", которое и сам я ненавидел, потому что чувствовал себя закованным в мои цепи… Благодаря ей, я существовал еще прежде, чем начал существовать в моем собственном сознании, — тогда, когда все остальные еще не признавали меня…»
Нет ничего такого, чем бы Мадлен пренебрегала: она может изобрести подарок, или песню, или комическую сценку, если это идет на пользу друзьям. Она может погрузиться в молитву, написать статью или стихотворение, или прочитать лекцию, или бороться за права кого-то, кто подвергается преследованиям по политическим мотивам: все она делает с тем же пылом и с тем же трезвым умом; все — с явной «радостью от своей веры».
Тем временем Франция болезненно встрепенулась: она открыла для себя, что сделалась «миссионерской территорией», и кардинал Парижа предлагает подойти к проблеме отхода от христианства рабочих масс так же, как к ней подходят в странах, куда отправляются миссионеры.
Так в
