— Да, а он как захохочет! А потом, только я успокоилась — бах! — камень падает из стены. И высовывается кровавая рука со свечкой! Я думала, он вернулся! — плаксивым голосом ответила Наташка.
— А вдруг он пошутил? — предположила Маша, чтобы утешить ведомую. — Имел в виду Петьку, а Боинга подсунул, как...
— Как царевича-лягушку, — подсказала Наташка. — Я уже обдумала: Петька надежный, но без полета...
— Петька, — спокойно подтвердила ведомая. — Он будет, как его батя: поработал, зарплату домой принес и пошел на море с удочками. Сидит и мечтает выловить сокровище или хоть курортницу за купальник зацепить. Но сам ничего не сделает! У него весь порох в мечты уходит. А Боинг не мечтает. Он делает. Думаешь, почему он двоечник? Ему неинтересно, что в алгебре какие-то «А» и «Б» сидели на трубе. А дай ему ту же задачку с деньгами, он решит! Нет, Боинг не дурак, только надо его направить в нужное русло. — Ну, ты-то направишь, — сказала Маша, и они засмеялись, потому что ведомая Наташка была себе на уме и не раз направляла свою ведущую, куда ей хотелось.
Глава XV. КУДА СОБРАЛСЯ, МОЙ ГЕНЕРАЛ?
По всему дому стояли, лежали и валялись закрытые чемоданы, уложенные наполовину чемоданы и перевернутые вверх дном чемоданы. Мама собиралась в Москву.
Для тележурналистки внешность — половина успеха. Она работает лицом. На Сочинском телевидении у мамы было два имиджа: деловой и спортивный. К примеру, репортажи с Дней моды она снимала в костюмах или в маленьких черных платьях. Когда ограбили музей, вела журналистское расследование в джинсах и ботинках на толстой подошве. А в платье расследование не получилось бы. Это вам подтвердит любая тележурналистка. Какое же расследование в платье?
Наконец, был третий имидж — ведущей, который мама давно подготовила и хотела показать в Москве. Ведущая не снимает репортажи, а сидит в студии. Ее видно только по пояс, зато крупным планом. Разумеется, тут нужна совсем другая одежда — с неброскими, но заметными оторочками, прошивками, карманчиками.
Три маминых образа — как будто три разные женщины, И у каждой свой гардероб. Да еще от волнения мама набрала в Москву лишних вещей, потому что не могла решить, без чего ей не обойтись, что может пригодиться, а что совсем не понадобится.
Маша застала своих взрослых в момент тихого отчаяния. До отъезда полчаса, вещи не уложены. Мама с Дедом стоят над пустым чемоданом, а рядом стопка черных платьев, и ясно, что они не поместятся.
— Доча, что у тебя с рукой? — спросила мама и отвернулась к Деду. — Николай Георгиевич, разве вы сами не видите: какие же они одинаковые?! Они совершенно разные! Это с прошвой, а это с мережкой, у этого вырез глубокий, у этого талия на резиночке, это я одолжила у Алены, хотя мое почти такое же, но, понимаете, было бы свинством — одолжить платье и оставить дома... Так что у тебя с рукой?
— Порезалась, — ответила Маша.
Мама опять смотрела на Деда. Не выбирая, он поделил стопку платьев надвое:
— Маргаритка, бери любую половину, а о второй просто забудь. Как будто этих платьев у тебя никогда не было.
Мама зажмурилась, честно пытаясь представить себе такой кошмар, и ответила с тоской:
— Не могу, Николай Георгиевич! Давайте оставим что-нибудь другое.
— Ладно, — согласился Дед. — Тогда оставь туфли. Зачем тебе шесть пар?
— Красные, синие и палевые — под цвет костюмов. Черные годятся подо все, поэтому я беру пару на высоком каблуке и пару на низком.
Дед безошибочно (чувствовалось, что не в первый раз) открыл три обувные коробки. Во всех лежали черные туфли.
— Вы на что намекаете? — встревожилась мама.
— Третью пару оставь.
— Да как же можно?! Эти туфли на СРЕДНЕМ каблуке!
Не возражая, Дед положил в пустой чемодан коробку с туфлями на среднем каблуке, а остальные отодвинул на край стола.
Мама с гордым видом вскинула голову, что означало: «Пытайте меня, пилите тупой пилой — я все вынесу. Но туфельки не троньте!»
— Черные годятся подо все, — ответил Дед мамиными словами.
Возразить было нечего. Страдая, мама отвернулась от своих покинутых туфель и в очередной раз увидела на руке у Маши повязку из платка.
— Доча, я, кажется, спрашивала, что у тебя с рукой! Ты что, меня уже не замечаешь?!
Маша задохнулась от незаслуженной обиды. Это кто кого не замечает?!
— Читай по губам. По! Ре! За! Лась! — отчеканила она и сразу же пожалела о своей резкости. Мама прерывисто задышала и приготовилась капнуть. Но Дед быстро ее переключил, как это умеют разведчики:
— Маргаритка, через пятнадцать минут мы выезжаем с вещами или без! — бросил он и увел Машу в ванную, оставив маму вздыхать над чемоданами
Дед понимает в ранах не хуже хирурга. Но попадаться к нему в руки Маша никому бы не желала. Усадив ее на край ванны, он резким движением сорвал присохший к ране платок. В такие моменты у Деда отключалась жалость.
— Бутылкой порезалась, — заметил он.
— Откуда ты знаешь?
— Нагляделся в тюрьме. Там дерутся всем, что под руку попадется. — Дед с хладнокровием автослесаря поковырялся в ране свернутым бинтиком. — Мелких осколков не вижу, но они всегда есть. Выйдут с гноем.
Маша смаргивала слезы. Рану пекло и дергало — точно, будет гноиться. Дед заставил ее вымыть руки с мылом, намазал рану какой-то мазью и залепил узенькой лентой пластыря. На его месте мама накрутила бы десять метров бинта, и повязка сбилась бы через час.
— Синтомициновая эмульсия. Наклейку меняй два раза в день. — Дед прилепил к баночке с мазью кусок пластыря. — Теперь не перепутаешь. Все, пойду маму собирать.
Все-таки мужчина очень полезен в домашнем хозяйстве. Когда Маша с мамой жили одни, молочница Клава их обсчитывала, унитазный мастер клянчил на водку, а срочно вызванный электрик приходил через неделю. Дед снимает все проблемы одним своим разведчицким взглядом. Да еще и гвозди забивает. Оставшиеся два чемодана он уложил за пять минут. Мог бы и быстрее, но мама то и дело подсовывала что-нибудь в чемоданы. Тогда Дед выкладывал что-нибудь другое. Мама сунет платье, он оставит жакет. Похоже, Дед отбирал вещи по какой-то системе, понятной ему одному и совершенно недоступной для женщин.
— Все! — объявил он, запирая последний чемодан. — Остальное — остается!
— И палевый костюм? — ужаснулась мама.
— И палевый костюм.
Мама присмотрелась к горе оставленных вещей и спросила свысока, словно Дед ляпнул какую-то совершенную нелепость вроде того, что Луна и звезды нарисованы на небе:
— Скажете, и синий не брать?
