Между Орлеаном и портами Залива выросло несколько новых городишек, смешанных, разноцветных и разномастных. Отсюда выходили в поля, на фермы и в леса те, кто так и не смог стать сильными. Здесь оказался в свои семь лет маленький Моррис. Здесь он заработал первый шрам на лице, оставленный острым концом сухой палки. Такими его лупили сверстники, ютившиеся в хибарах вдоль реки.
Колония, мать ее. И никак больше никто и не называл протянувшиеся на мили муравейники из разваливающихся старых домов, сколоченных кое-как из чего попало хижин и просто лачуг, собранных из стенок ящиков, кусков кровельного железа и автомобильных рам.
Моррис ютился на задворках старого, скрипящего досками дома с четырьмя невысокими колоннами. Во дворе, заваленном ржавыми умирающими автомобилями, кучами песка, ломаным инструментом и куриными перьями, даже стоял небольшой фонтан. Расколотая чаша и две трети красивой голой миз. Моррис, тихонько обитавший в закутке большого подвала вместе со старой кошкой Лиззи, выбирался по утрам полюбоваться им.
Прожил он там недолго. Хозяин, вернее, новый владелец дома, мистер Хайзенберг, решил сразу сделать несколько вещей.
Начать варить в подвале «голубой лед».
Очистить подвал от хлама.
Завести блад-терьеров для защиты подвала.
Второй шрам, так же, как третий и четвертый, Моррис получил именно от них, удирая по улице. Лиззи лишь хрустнула позвоночником на клыках первого пса, подарив Моррису шанс. Бедная Лиззи, облезлая теплая и добрая Лиззи, пахнущая пылью, теплом и мышами.
На свою беду, кроха Моррис решил поселиться ближе к Орлеану. Прямо в Яме, предпоследнем куске Колонии перед городом. Там его и поймала свора Джека. Там его и нашел отец Натаниэль, не побоявшийся разогнать мелких, но опасных цветных хищников.
Миссия Иисуса милосердного, ютившаяся за крепкими стенами с колючей проволокой и охраняемая десятком бородатых хмурых белых, приютила одинокого мальчугана. Чуть позже Моррис понял, что куда больше, чем людей, обросших густыми бородами и обвешанных оружием, местные боятся троих спокойных и уверенных в себе святых отцов.
Он рос в миссии до шестнадцати лет. Учился грамоте, счету, борьбе, истории, географии, обращению с оружием, учился рисунку, учился всему, что давали ему и десятку других ребятишек иезуиты. К одиннадцати годам Моррис перестал ненавидеть цветных. Его лучшим другом стал метис Джо Секвойя. В семнадцать, когда Моррис уже нацепил значок помощника шерифа, Джо любил несколько четких вещей.
Не работать.
Деньги.
Силу власти и власть силы.
Уроки отца Натаниэля пропали зря. Выйдя за ворота миссии, Джо применил только науку управления людьми. Книгу Макиавелли метис уважал. В семнадцать с половиной Моррис стоял напротив него в переулке, плохо освещенном масляными фонарями, и косился на блеск стали, приставленной к его горлу громилой с кожей совершенно непонятного цвета.
Друг сделал конкретное предложение. Попросил вспомнить детство и не мешаться под ногами. Джо хотел прибрать Яму к рукам. Моррис согласился. Вернулся к себе, в крохотную квартирку в чистом райончике «белого города», и надрался вдрызг. Сидел, слушая шум за окном, глотал виски, не чувствуя вкуса, и тихо скрипел зубами от собственного страха и глупости.
Моррис не хотел такого страха. И не хотел больше пить в одиночку. Через неделю он договорился с Джо о встрече, взял с собой штурмовую винтовку из арсенала шерифа и решил вопрос. Последствия пришлось решать всем участком. Но Оливер Мартин Дюморье, плоть от плоти Колонии и рабов Луизианы, живших здесь веками, не был трусом. А еще он был любящим отцом и мужем. И женщин в его доме жило пятеро. Мама, жена, мама жены и дочка с племянницей. Искать любую из двух последних в сливных канавах Ямы, если кому-то из ее героев взбредет в голову потискать и помять свежих чистых цыпочек, Оливер не хотел.
Банду Джо забыли, стерли из памяти. Пришедшим на его место и в голову не приходило поднимать руку на людей шерифа Дюморье. Дюморье радовался этому факту и делился радостью со своими парнями. Жизнь налаживалась. Часть новой жизни Морриса оказалась тесно связанной с его же, Морриса, чифом.
Кружева и начищенный хрусталь. Столешница из красного дерева, натертая мастикой так же, как и паркет. Стеклянные дверцы шкафов, рукоделие, кресла с обивкой в полосочку и веранда с качалками. Настоящий, мать его, патриархально-колониальный рай. Разве что хозяева – цветные.
Моррис плевать на это хотел. Тогда именно так. Он вырос в миссии, принимавшей к себе всех, наплевав на цвет кожи. А еще в двухэтажном доме, стоявшем за высокими стенами Бурбон-тауна, жила Мэри-Энн. Задорная, кофейная, белозубая. И красивая.
Моррис любовался ею каждую секунду, выпавшую на его долю. Изгибом спины, блестящими плечами, ямочками у крестца. Смолью длинных непослушных кудрей, пухлыми губами, тонким носом. Он и познакомился-то с ней по-настоящему, когда подарил самолично сделанный портрет. В ее кровати Моррис оказался быстро, нравы во времена Бойни не отличались пуританством. А вот застукал их Оливер в его, Морриса, койке.
Свадьбу сыграли шумно, со всеми парнями из участка. Приглашенные музыканты одарили всех и каждого хриплым плачем скрипки, протяжным напевом густой мексиканской гитары и веселым ритмом банджо. Оливер одарил Морриса должностью своего заместителя. Мэри-Энн одарила мужа задорно торчащим яйцом аккуратного пузика.
Джимми рос бодрым веселым малышом. Моррис хотел устроить крестины в миссии, но чиф попросил обождать. Моррис согласился. Что спорить с таким человеком? Человеком, подарившим Моррису новую жизнь. Ведь дома всегда ждали неизменные тепло и уют, Джимми и Мэри-Энн. Правда вот, Мэри-Энн, к сожалению, немного набрала. Аккурат столько, чтобы упругая и подтянутая задница превратилась в раздувшуюся жировую фабрику, а живот не только не подтянулся, но повис ленивым бурдюком. Рисовать ее Моррис перестал. Это ведь ничего… временно.
Бойня докатилась сюда снова. В Реке аллигаторы погибали от зубов неведомых порождений зла. В Залив рыбаки выходили только с оставшимися и почти совсем проржавевшими катерами береговой охраны. По ночам в городки Колонии начали захаживать незваные гости. Как правило, после их посещения работы помощникам чифов прибавлялось. Хотя куда больше ее прибавлялось мортусам.
Бойня вновь помогла поднять голову затихшей вражде. В Колонию пришли колдуны-хунганы и духи-лоа. И с первыми пришел Барон. Вместе с ним в Колонию явилась смерть.
Белые, попытавшиеся начать жить по-другому, умирали. Они бежали, сплавляясь по реке вниз. Они уходили вверх, после того, как поперек русла встали катера с пулеметами и чуть ниже поднялись два блокпоста. Моррис держался. У него же была семья.
Ушел Джексон, увозя семью. Ушел Гезельбахер. Его голову чуть позже высушил и носил на посохе Калаи, хунган, один из нежданно появившихся всюду колдунов вуду. Или боккор, адепт темной половины этого искусства, Моррис тогда в этом не разбирался. Зато Моррис заметил, что Мэри-Энн снова стала сама собой. И он снова хотел ее каждую ночь. И призрак одиночества, боявшийся только Джимми, ушел насовсем.
