Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
– Ты что? – возмутился Игнат.
– А что? – Юля высоко-высоко подняла брови. – Вот этой полуживотной страсти к детишкам у меня нет. Ах ты масенька-пусенька! И вообще всей этой отвратной масечности у меня в сердце нет ни капельки. И когда меня в масечность запихивают, ненавижу. Я женщина хорошего роста, нормального веса и взрослого возраста. Я не «деточка», не «девочка», не «малыш», не «кроха» и не «кнопка». Ненавижу это словесное педофильство! Вообще же странное дело, Игнаша. Когда человек обнимает чужого ребеночка, а уж тем более целует его во все места – это педофилия и кошмар. А если то же самое делают мама и папа – это вроде так и надо. Хотя, если чисто формально, это не просто педофилия, а педофилия с инцестом, нет?
– Нет!
– Но почему же нет?
– Потому что это его родной ребенок.
– Где логика? А почему тогда нельзя трахаться с родным ребенком, когда ему будет восемнадцать плюс? Смотри, если мужчина женится на женщине сильно моложе, то ничего страшного. А если это его дочь, то вообще преступление. Инцест, ведь так? То есть смотри, взрослую девушку может тискать и целовать только неродной человек, так? А маленькую девочку – наоборот, только родной. Лично для меня это неразрешимый парадокс. Ну и ладно. Вообще же я согласна с Тоней Перегудовой, которая хотела сделать аборт. Помнишь, что она сказала: «Это мое тело. Это как будто нарыв у меня в животе; нарыв на моем теле. Вскрыть его, вычистить, и все дела». Вот и мне иногда так кажется.
– Но ведь ты сама родилась?
– Как видишь.
– И что, ты сама про себя считаешь, что ты тоже нарыв?
– Именно! – сказала Юля. – Именно что нарыв. Гнойник! Фурункул! Ну ладно, хватит. Зачем я тебе все это рассказала? Теперь ты будешь бояться меня обнять, поцеловать и раздеть. Будешь думать: «Вот я случайно скажу ей “ах ты моя маленькая”, а она мне по морде!» Так?
– Нет, – сказал Игнат.
– Чего ж ты волынишь? Или робеешь? Или я должна сама тебя соблазнять, активно и нагло? Тебе так больше нравится? – говорила она, не трогаясь с места, сидя на диване, сложив руки на груди.
Игнату не нравился этот разговор, хотя Юля нравилась очень. Но он в самом деле робел. Смелости ее боялся, раскованности, силы и свободы, которыми был наполнен каждый ее жест, каждое слово. И еще он отдельно боялся, что в случае секса или, боже упаси, романа у них вся работа пойдет наперекосяк, она его бросит, и кончится этот фантастический заработок. Восемьсот евро в неделю, а иногда больше. Он уже, если по секрету, взял эту квартиру, где они занимались, в ипотеку.
– А может быть, я просто тебе не нравлюсь, ведь так бывает? – Юля продолжала говорить, глядя не на Игната, а куда-то вбок. У нее была такая странная привычка: говорить, не глядя на собеседника. – Или ты, боже упаси, обещался какой-нибудь девушке? Может, ты помолвлен? Может, ты со мной работаешь, чтоб заработать на свадьбу? Тогда желаю счастья. Тогда скажи прямо, и мы закроем эту тему и больше не вернемся к этому, я уж вижу, неприятному для тебя разговору…
– Сейчас, – сказал Игнат. – Минутку.
Он повернулся к компьютеру, нашел нужный файл.
– Цитата. Слушай: «Фредерик подумал, не пришла ли госпожа Арну с тем, чтобы отдаться ему, и в нем снова пробудилось вожделение, но более неистовое, более страстное, чем прежде. А между тем он чувствовал что-то невыразимое, какое-то отвращение, как бы боязнь стать кровосмесителем. Остановило его и другое – страх, что потом ему будет противно. К тому же это было бы так неловко. И вот, из осторожности и, вместе с тем, чтобы не осквернить свой идеал, он повернулся на каблуках и стал вертеть папиросу».
– Флобер? – спросила Юля. – «Воспитание чувств»? Ближе к финалу?
– Я тебя люблю, – сказал Игнат, подойдя к ней. – Ты просто черт знает что. Я тебя правда люблю.
Они обнялись и стали раздевать друг друга. Он вытащил из комода простынку. Она улыбнулась и помогла ему постелить постель. Был светлый день. Юля была гладкая, вкусная, ловкая; ему было прекрасно.
– Сделай мне больно! – вдруг прошептала она через пять минут. – Хочу больно!
Не дожидаясь ответа, она послюнила свои пальцы, подсунула руку вниз и перенаправила его. Игнат внезапно почувствовал что-то вроде отвращения. Какое-то яркое нежелание. Протест, отказ, невозможность. У него примерно так уже было один раз, давным-давно, с одной девочкой, которая его страшно оскорбила, унизила, просто изничтожила злыми и, увы, справедливыми словами, чуть морду не набила, а потом вдруг резко отдалась. Вдруг быстро сняла свитер и джинсы, схватила его за руку и потянула на кровать. Он тогда себя переборол, пересилил, заставил.
Заставил и сейчас. Но, слава богу, это ужасное чувство нежелания быстро исчезло и вместо него возникло чувство мягкое, нежное и доброе. Хотелось шептать нежные слова. Но он помнил про «маленькую», «кроху», «девочку». Поэтому сказал:
– Ты прекрасна. Ты просто чудо.
– Ты тоже ничего, – улыбнулась она.
Полежали тихонько, но потом он спросил:
– А зачем тебе надо, чтоб было больно?
– Doleo, ergo sum.
– Что?
– Учи латынь, – сказала Юля. – Ну или в гугле посмотри.
Игнат встал, голый подошел к столу. Поискал в компьютере.
– Ого! – сказал он. – «Я страдаю, значит, я существую». Почему?
– Ладно, – сказала она. – Потом. Иди сюда. Полежи со мной рядышком.
17.
Когда Алексей ехал домой, было совсем поздно, третий час ночи. Он надеялся, что Лиза уже спит, что он тихо разденется в прихожей, быстро сполоснется и ляжет, стараясь не задеть спящую жену. Он так явственно и сонно это себе представил, что даже, показалось ему, почувствовал щекой прохладную подушку. Но нет. Вылезши из такси и пройдя через арку, он увидел, что свет горит, и даже увидел, как Лиза ходит по комнате: они жили в третьем этаже, и с двадцати шагов – а от арки, к которой снаружи дома причалило такси, до подъезда было шагов двадцать-тридцать, не более. Он не хотел заезжать во двор. Не хотел, чтоб Лиза его увидела вылезающим из машины, потому что непременно будет какое-то недовольство. Почему на такси и что-то про деньги, хотя вот в чем она никак не нуждалась, так это в деньгах. Алексей получал по тем временам какие-то ну совсем громадные деньги – четыреста пятьдесят рублей у него был оклад и еще две приплаты, одна за спецпроект, а вторая не скажу за что, в общем, на руки выходило шестьсот семьдесят рублей, но Лиза все равно придиралась – как сначала к показательной чуточку ханжеской бедности, когда Алеша был аспирантом, так потом к транжирству. Хотя транжирства никакого не было: он был скорее скуповат.
И еще почему он остановил такси у арки – потому что на счетчике выскочило один рубль восемьдесят копеек. Говорят, за границей на чай дают десять процентов. Вот и славно. Дать два рубля и пробормотать очевидное – «сдачи не надо».
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
