Достигнув небольшого города Питео, пленные вынуждены были задержаться по решению местного губернатора графа Лёвена, который ссылался на свирепствующую в регионе чуму. Огорченный промедлением, недомогавший царевич Александр не вынес нервного напряжения и 3 февраля 1711 года скончался в возрасте 37 лет. Хилков писал в отчете, что царевич болен был 32 дня и «мора здесь нигде нет» и что губернатор Отто Вильгельм Лёвен, «мстя за то, что его дети на Руси в неволе», задержал всех, после чего принц «впал в великую печаль и из той печали припали те его болезни».
Но это еще не конец истории. Даже мертвый царевич продолжал оставаться заложником большой политики, военного противостояния двух держав; несколько месяцев русские власти не могли добиться отпуска его тела на родину. Отец его, царь Арчил Вахтангович, не перенес горя и умер в 1713 году.
Одним из самых безнадежных на первый взгляд казался размен содержащихся в плену резидентов. Тем не менее в 1707 году Петр отпустил Томаса Книперкрону на родину, в последний момент подстраховавшись и оставив в России его жену и трех дочерей[61]. Зачем русские власти сделали это? Скорее всего, причина заключалась в том, о чем Хилков неоднократно предупреждал Москву: Книперкрона, как и сам русский резидент, был источником разведывательной информации. Он, по заявлению князя, был главным вражеским агентом, имевшим широкую шпионскую сеть, на содержание которой тратил большие средства, приходившие из Стокгольма. Чаще всего именно от него шведские власти узнавали о нарушениях и проблемах в содержании пленных каролинов, что автоматически приводило к ужесточению политики по отношению к русским пленным.
Между тем дело об отпуске самого Хилкова стояло на месте. Королевские советники предпочитали отмалчиваться на все предложения царя, который, например, объявил о своей готовности обменять резидентов уже через неделю после начала войны. Лишь один раз шведы сделали встречное предложение, В октябре 1709 года Цедергельм привез из Стокгольма имя кандидата, который мог бы стать визави резидента при обмене. Им должен был стать государственный секретарь, философ и литератор Олоф Гермелин. Узнав об этом, Андрей Яковлевич с гневом написал совету о том, что они не только задерживают его отъезд[62], но и решили разменять на человека, которого «на Руси нет». В дальнейшем все возникающие время от времени варианты возможного отпуска русского резидента Хилкова не имели никакого серьезного развития.
Для всех форм отпуска существовали особые и общие процедуры, которые проводили местные власти, а контролировали уполномоченные представители пленных. В частности, отбор кандидата на обмен обязательно сопровождался врачебным осмотром, так как обе стороны не хотели отпускать на свободу молодых и здоровых пленников. И Петр, и Карл выпустили специальные указы, которые предписывали выбирать тех, кто «постарей и поплоше». Например, капитана Меландера отпустили в Швецию в 1717 году, так как у него была «французская болезнь»[63], а на ногах — незажившие раны.
И все же спустя некоторое время пленные научились обходить это требование. Осмотр в Правительствующем Сенате подробно описал в своих мемуарах поручик Густав Абрахам Пипер, племянник графа Пипера. Последнее обстоятельство и, конечно, необыкновенная удачливость помогли ему не только уехать из Тобольска в Москву в 1713 году, но и под чужим именем выставить свою кандидатуру на обмен. «Получив приказание явиться в Сенат на осмотр, мы вспомнили совет коменданта казаться как можно более жалкими». Для большего впечатления автор «одел тулуп, подпоясался грязным полотенцем, счесал волосы на лицо». Кроме того, «опираясь на палку, я хромал», — писал Пипер. И результат был достигнут — в июле 1715 года он вернулся на родину.
Было еще одно обязательство, которое нарушали все пленные, оказавшиеся на свободе. Это было обещание не поступать вновь на военную службу, которое фиксировалась подписью на специальном реверсе. Иногда, в частности со шведских пленных, в присутствии пастора брали устное обещание. Вот как выглядел стандартный реверс, в данном случае подписанный 14 октября 1714 года Я.Ф. Лихтенбергом, отпущенным на родину по просьбе курфюрста бранденбургского: «Понеже его царское величество меня ниже имянованного по высочайшей милости освободить изволили, того ради в глубочайшей подданости за оное благородство реверзуюсь сим, что, пока я жив, против его царского величества и союзников его служить не буду, но ныне выказанную мне высокую милость всегда с благожеланием напоминать буду». Иногда складывались трагикомические ситуации, как это произошло с англичанином полковником Джеймсом Прендергастом. Он был взят в плен под Нарвой, но заявил шведским властям, что оказался там только из любопытства. При помощи английского резидента в Швеции Робинсона в 1703 году ему удалось освободиться с обещанием не воевать против Швеции. Но спустя некоторое время он вновь оказался на русской службе и был захвачен в плен шведской эскадрой. В прошении Карлу XII он пожаловался, что был вынужден нарушить обещание «из бедности». Любопытно, но шведские власти его вновь отпустили.
IV.
Мир
30 августа 1721 года уполномоченные представители России и Швеции в небольшом шведском городке Ништадт[64] подписали мирный договор, в 14 пункте которого судьба военнопленных определялась следующим образом: «С обеих сторон военные пленники, какой бы нации, чина и состояния ни были, имеют тотчас по воспоследованной ратификации сего мирного трактата без всякого выкупа, однако ж когда всякий наперед либо во учиненных каких долгах, или разделку учинит, или в платеже оных довольственную и справедливую поруку даст, из плена освобождены, на совершенную свободу выпущены и с обеих сторон без всякого задержания и в некоторое уреченное по расстоянию мест, где оные пленники ныне обретаются, пропорциональное время до границ с надлежащими подводами безденежно по возможности выпровождены быть».
Этим договором Россия и Швеция не просто провозгласили свободу пленных с обеих сторон, но и перечислили основные условия отпуска и принципы организации отправки их на родину.
В России все пункты Ништадтского мира вступили в действие после его ратификации 9 сентября 1721 года. Приблизительно в это время ратификация произошла и в Швеции. Но пленникам вновь пришлось ждать: власти обоих государств спешно разрабатывали и утверждали дополнения и уточнения по конкретным статьям. В частности, Петр после совещания с сенаторами 16 октября 1721 года приказал:
— тех, кто принял православие и принес присягу на верность, не отпускать на родину;
