Мы не думаем, чтобы наше время было какой-то новой эпохой невиданной еще «идеократии». Всегда во все времена лица, и индивидуальные, и коллективные, облекали свои стремления в идеи и, наоборот, идеи искали для своего воплощения живых личных носителей, опять-таки и индивидуальных, и коллективных. Одни люди бескорыстно творили идеи, другие активно их захватывали и творчески себе присваивали, третьи старательно ловились на эти идеи.
Так будет и впредь.
В будущей России мне видятся только две творческие, влекущие и построяющие идеи.
Это, во-первых, идея национальная. Интернационализм, глупый и нудный, бессмысленный и бесстыдный, большевистской революции как-то выковывает в русских душах и там, во Внутренней России, и здесь, за рубежом, новый, упорный и кряжистый национализм, во многом еще требующий выправки и шлифовки, но бесконечно драгоценный, органический и плодотворный. Все жизнеспособные партии в будущей России будут так или иначе национальными, и самая сильная из них, быть может, так и назовет себя прямо и просто – русской партией.
Во-вторых, это – идея крестьянская. С 1861 г. для всех мыслящих людей стало ясно, что Россия не может не быть, так или иначе, крестьянским царством. Освобожденная от коммунистического гнета Россия будет стоять под знаком крестьянского аграризма. И потому, может быть, самая сильная из будущих партий Великой России будет та, которая называя себя русской, будет по своему составу и корням партией крестьянской.
Как крестьянская, или земледельческая, эта партия выставит простые и ясные, бесспорные пункты ближайшей экономической программы:
1. Обильное и дешевое снабжение крестьянства промышленными товарами.
2. Хорошие цены на сельскохозяйственные, т. е. крестьянские, продукты.
3. Дешевый железнодорожный тариф для людей и грузов.
Как партия национальная, она прежде всего потребует:
1. Сильной национальной, а не партийной власти.
2. Суда правого, скорого и милостивого.
3. Национального образования и воспитания, и
4. Полного воздержания государственной власти от вторжения в дела совести и веры.
Экономическая программа национальной крестьянской партии будет означать отрицание и коммунизма, и социализма, которые в России не могут не быть построены на прямой и бесстыжей эксплуатации крестьянства.
Ее политическая программа будет означать отрицание всякой, с позволения сказать, «идеократии», т. е. подчинения большинства народа, или нации, правящему меньшинству из каких-то милостивых государей с их излюбленными идеями и идейками.
Позволю себе думать, что русская партия, национальная и земледельческая, есть идея гораздо более жизненная и творческая, чем евразийская «идеократия», или, выражаясь по-русски, но несколько «зоотехнически», евразийский отбор.
Освободившее себя от коммунизма крестьянство будет знать, кому вручить и поручить власть не над страной, а в стране.
Д.П. СВЯТОПОЛК-МИРСКИЙ
К вопросу об отличии России от Европы («Евразия». 1929. 23 февраля)
«Евразия» (Париж, 1928–1929) – «Еженедельник по вопросам культуры и политики». Девиз газеты: «Россия нашего времени вершит судьбы Европы и Азии.
Она – шестая часть света. ЕВРАЗИЯ – узел и начало новой мировой культуры».
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890–1939) – историк литературы, критик, публицист.
В 1920-е годы его статьи появлялись в различных газетах и журналах Русского зарубежья, Англии, Франции, Италии. В 1926–1928 гг. был редактором и автором журнала «Вёрсты». Будучи членом редакционной коллегии газеты «Евразия», опубликовал в 35-ти номерах более сорока статей и рецензий по вопросам политики, литературы и кино. Статья «К вопросу об отличии России от Европы» – пример развития некоторых евразийских идей, сформулированных Н.С. Трубецким и Л.П. Карсавиным. Противопоставляя Восток Западу, Евразию Европе, автор критиковал концепцию правового государства, считал единственным достижением Запада «создание научно-технической культуры», обосновывал особое значение «коллективизма» как «благоприятной среды для научно-технической культуры».
Наиболее заметным отличием русского государственного права от европейского следует признать концепцию государственной власти как единственного субъекта прав, не ограниченного правами отдельных лиц и групп населения. На Западе такая концепция не вполне чужда политической теории, но применения в жизни никогда не получала. Практически она осуществлялась, кроме России, только на Востоке и в странах внеевропейских.
Неограниченность государственной власти не следует смешивать с независимостью от социальной базы, в смысле вне-или надклассового ее характера. Надклассового государства история не знает (оно принадлежит будущему), а классовая природа русской государственной власти была всегда выражена не менее ясно, чем в любой европейской стране. Несмотря на неограниченность русской власти, политика ее всегда определялась интересами господствующего класса или комбинации классов.
Не следует также смешивать юридическую неограниченность власти с ее бюрократическим всесилием и вездесущием. Власть Федора Иоанновича была более неограниченна, чем Николая I, хотя эта последняя осуществлялась вся сверху через посредство «сорока тысяч столоначальников», а московская власть широко пользовалась самодеятельностью общественных ячеек. Но власть Николая была ограничена правами привилегированных сословий, и прежде всего правом собственности, тогда как власть московских царей никакими правами подданных не ограничивалась, а только интересами той социальной базы, политическим возглавлением которой она была, и той идеологией, которой она служила и которая ее освещала. Вообще ограниченность русской власти правами подданных (иными словами перерождение ее в «правовую власть») характерно как раз для эпохи наибольшего развития бюрократизма – от манифеста о вольности дворянства 1762 г. до революции 1917 г. Ограничения эти росли под влиянием выгодных для господствующего класса идеологий, шедших с Запада (начиная с Монтескье), и были одним из главных проявлений европеизации. (Интересно, однако, что первая фаза европеизации не повлекла за собой усиления лично правового начала: Петр жил как раз в эпоху, когда теории западных мыслителей ближе всего подходили к концепции неограниченной власти, и имел возможность обосновывать «правду воли монаршей» естественным правом.)
Неограниченность государственной власти не исконное явление в русской истории, по той простой причине, что до 16-го века русского государства не существовало. Существовала только идея государства, исконно присущая церковным властям и постепенно воспринимавшаяся будущими «государями», великими князьями московскими. И идея эта не русского, а церковно-византийского происхождения. Но в процессе возникновения государства, в процессе превращения частно-правовых по существу союзов удельного времени в Московское Государство, власть становилась государственной в той самой мере, в какой она становилась неограниченной. Ограниченной государственной власти Россия, до 18-го века, не знала.
