На празднование Нового года в юнкерскую батарею пришел и Сергей Леонидович Марков. Он принял самое деятельное участие в сервировке стола наравне со смущенными молодыми артиллеристами и произнес вдохновенные тосты за гибнущую Россию и за ее здравствующего императора, а отдельно — за Добровольческую армию, чем и предложил закончить официальную часть новогоднего вечера. Как бы между прочим генерал добавил, что в данный тяжелый отрезок русской истории, русское государство еще недостойно иметь царя, но когда наступит мир, он не может представить себе Россию республикой. Марков не идеализировал положение добровольцев, пророчески заметив, что у следующего новогоднего стола, возможно, не будет многих из тех, кто сидит сегодня рядом, и потому не стоит желать ничего личного, а нужно искренне пожелать, чтобы здравствовало Отечество наше, ибо его благополучие — конечная цель каждого из присутствующих. Произнеся эти слова, Марков попрощался и поспешил к семье — жене и сыну, точно предчувствуя, что у него лично остается все меньше и меньше времени для простых человеческих радостей.
Юнкера задумались. Все сказанное генералом было верно по существу. Внутренне положение Дона было неопределенным, а власть — опереточной. Внешнее его положение было и того хуже — большевики объявили войну калединской «контрреволюции» и начали стягивать отряды Красной гвардии к донским границам, за которыми их ожидали подпольные боевые организации местных коммунистов, готовых в любой момент ударить в спину беспечной атаманской власти. Казачьи станицы безропотно переходили под власть просачивающихся мелких большевистских отрядов. Многие казаки добровольно потянулись в красную армию в надежде гарантировать неприкосновенность своего имущества и уклада жизни. В своей безграничной наивности они полагали, что большевистская власть вполне национальна и готова опереться на казачество, как опиралась на них некогда власть императорская в ходе строительства идеального демократического общества. Интернациональный, антироссийский смысл большевистской власти разглядели тогда лишь немногие подготовленные люди, ответом которых на проникновение большевизма явились организации партизанских отрядов Семилетова, Чернецова и сотника Грекова. Партизаны сами добывали себе оружие, потому что донское правительство отказалось вооружать их, испугавшись навлечь на себя гнев коммунистов.
Постепенно Дон окружался сплошной стеной красных заградительных отрядов, уничтожавших каждого, кто попытался уйти за его пределы или, напротив, пробраться за их стену. У Донской армии, рассредоточенной по трем городам — Ростову, Новочеркасску и Таганрогу, почти не было кавалерии для успешной маневренной войны; ее 3000 казаков и офицеров имели на вооружении всего два артиллерийских орудия, что было до смешного мало в условиях близящейся схватки, и все же молодость продолжала дарить надежды на победу. Юнкера, студенты, кадеты и учащиеся ремесленных училищ в новогоднюю ночь как никогда были преисполнены боевого духа и были уверены в победе. Молодые офицеры, отгоняя невеселые мысли, надеялись на стратегический талант генералов, ставших у руля добровольческого движения. Для них очевидны были грядущие трудности, но высказать свои сомнения не решался никто, ибо это граничило бы с малодушием и утратой офицерской чести. Немногочисленные пока генералы и командующий добровольческими силами Корнилов верили в Промысел Божий, а на практике в их богатом армейском опыте были припасены пара-тройка удачных тактических приемов, способных вырвать инициативу у противника, слабо подготовленного к войне с профессионалами.
Генералы верили в успех не менее других, совершенно не ожидая будущего массового предательства их бывшими товарищами по оружию — штаб-офицерами и генералами Генерального штаба, пошедшими в услужение к большевистской власти и сформировавшими ей целые армии по всем канонам русского военного искусства. Схватки с себе равными, по знаниям и военному таланту, не могли предположить не только Корнилов, Каледин и Боровский, но и тонкий мастер политической интриги Алексеев, и в этом оказался его основной просчет. Мотивы поступков бывших генералов и офицеров Императорской армии, перешедших на службу большевикам, были разнообразны, как и люди, их совершавшие, но несомненным было и общее заблуждение, свойственное большинству населения. За популистскими лозунгами о братстве и равенстве, о справедливом перераспределении земли и излишков собственности, за ничего не значащими обещаниями мира, стоял извечный и коварный враг России, в лице своих ближайших сподвижников задумавший ее погибель и порабощение народов, ее населявших. В столь изощренные замыслы большинству было трудно поверить. Их продолжал привлекать запретный плод вседозволенности, возможности выдвинуться в столь уникальный исторический период, возможно даже построить новую жизнь, лучшую и светлую.
Именно на этом идеализме просвещенного русского человека, называвшего себя «интеллигенцией» в дореволюционной России, и сыграли его противники, лицемерно предложившие ему разрушить архаичное, по их лживым утверждениям, миростроение державы. Один из офицеров-добровольцев говорил, обращаясь к подчиненным из своей роты: «Эта война — это общее русское горе и общее русское страдание. Как мы смеем считать себя русскими, если не разделим эти страдания с русским народом. Поверьте мне, господа офицеры, что наша национальность определяется не нашими привычками и не теоретической любовью к отвлеченной России, а нашей неразрывной связью с судьбами ее, от чего мы не имеем права уклониться».
После новогодних праздников генерал Корнилов решил посетить Офицерский батальон, с тем чтобы напутствовать военнослужащих. Речь, обращенная к офицерам, была неожиданна по своей решимости, с какой произнес ее Главнокомандующий. «Вы скоро будете посланы в бой, — начал Корнилов — В этих боях вам придется быть беспощадными. Мы не можем брать пленных, и я даю вам приказ, очень жестокий: пленных не брать! Ответственность за этот приказ перед Богом и русским народом беру на себя я. Но вы должны знать — за что я веду борьбу и во имя чего я призвал вас к этой борьбе, отдавая такой жестокий приказ». В нескольких сказанных затем словах Корнилову удалось почти невозможное. Свидетель его речи вспоминал впоследствии: «Генерал Корнилов заставил нас предать забвению наши политические взгляды и суждения ради единственного и всеобъемлющего — за Россию!»
Настроение слушавших офицеров было боевое, но военный поход без достаточного количества нужных вооружений казался дикой бессмыслицей даже батальонным командирам. Корнилов попытался отправить особую команду численностью в 54 человека для получения орудий на Кубани, в ее столице Екатеринодаре. Миссия по доставке возлагалась на капитана Беньковского. Под его началом состояло 7 офицеров и 14 юнкеров 1-й батареи, вооруженных винтовками и одним станковым пулеметом «максим». К отряду были прикомандированы 33 офицера. До станции назначения отряд не доехал, будучи разоруженным на станции Тихорецкая советскими войсками, и все чины отряда были отправлены под усиленным конвоем в Новороссийск, где властями Черноморской советской республики были посажены в тюрьму и только чудом не погибли, освобожденные в день подхода из Севастополя германской морской эскадры для защиты Новороссийска по настоятельной просьбе адмирала Саблина.
После воцарения в Новороссийске полной анархии в связи с приходом немцев многим из офицеров удалось покинуть город и вернуться в Добровольческую армию. Тем временем на Дону атаман Каледин безуспешно пытался добиться разрешения у многочисленных комитетов вооружить добровольческие части. Оружие, оставленное оренбургскими казаками при их возвращении в родные пенаты на Дону, ибо большевики соглашались пропустить их лишь безоружными, Каледин захотел передать добровольцам, но местные донские комитеты спохватились и взяли заложников из числа юнкеров-артиллеристов, обещая возвратить их невредимыми лишь после возвращения оренбургского оружия на склады Донской армии. Что и было впоследствии сделано.
