Глава 8
После того, что произошло в обменном пункте валюты, и после разговора с генералом Потапчуком жизнь Иосифа Михайловича Домбровского наладилась. По ночам он стал крепко спать, его уже не мучили кошмарные видения, он даже отказался от стопки водки перед сном. В общем, его жизнь изменилась, причем настолько, что даже сам Иосиф Михайлович этого не ожидал.
Он с интересом стал рассматривать старые книги с факсимильными репродукциями мастеров прошлого, подолгу сидел над страницей с большой лупой в руке, и на его тонких губах то появлялась, то исчезала спокойная улыбка.
«Экий ты мастер! Хитер, хитер… А я бы и не додумался, что можно вот так вот просто, используя лишь резец, добиваться такой глубины и подобного светового эффекта».
Иосиф Михайлович переворачивал шелестящий лист папиросной бумаги и рассматривал следующую репродукцию. Иногда он доставал из книжного шкафа сразу несколько альбомов, раскладывал их рядком и начинал сличать одну и ту же работу в разной технике печати. И это нехитрое развлечение, давным-давно забытое, приносило старому граверу глубокое удовлетворение.
Он решил, что после того как установит на кладбище плиту, обязательно вернется к работе. Он уже осмотрел все свои инструменты, наточил их, отполировал листы меди, подготовил все, что ему понадобится для работы.
«Обязательно сделаю несколько копий. А еще сделаю портрет Софьи. Сделаю так, как могу сделать только я и больше никто во всей России. Может, где-то за границей еще и есть великолепные мастера старой школы, крепкой выучки, но я их не знаю. И они меня, к сожалению, не знают».
В один из дней Иосиф Михайлович Домбровский собрался, вышел из дома и на трясущемся, покачивающемся трамвае направился к резчику по камню Альберту Эммануиловичу Брандергасу.
Трамвай ехал медленно, даже можно сказать, полз улиткой по рельсам, скользя пантографом по проводу и подергиваясь на стыках городских рельсов. Дорога была дальняя – Иосифу Михайловичу следовало попасть на окраину Москвы. Именно там располагались мастерские, в которых работал Брандергас – старый и неопрятный во всем, что не касалось его работы, мастер.
Трамвай ехал, Домбровский поглядывал в окно, наблюдая, как проплывают, меняясь, городские пейзажи, всматривался в лица прохожих и пассажиров и видел во всех этих лицах что-то для себя новое – то, чего никогда раньше не замечал. А он, при всей своей замкнутости, был человеком чрезвычайно наблюдательным.
«Да, отвык я от жизни, от людей, от города…»
Действительно, Москва за последние пару лет очень сильно изменилась. Исчезли грязь, стихийные мусорные свалки. Многие улицы просто-таки сверкали чистотой, какой-то совершенно не характерной для Москвы и для России вообще.
«Да, жизнь идет, – размышлял Иосиф Домбровский, – и я со своими начищенными башмаками, отутюженными брюками, белой рубашкой и бабочкой наконец-то вписываюсь в эту красивую жизнь».
Он любовался молоденькими девушками – ему нравились их прически, длинные ноги, короткие юбки, замысловатая обувь, которая поначалу немного раздражала Иосифа Михайловича, но скоро он к ней привык и даже стал находить определенную прелесть в неуклюжих массивных башмаках на толстой платформе и высоких каблуках и с многочисленными шнурками, заклепками и молниями.
В какой-то момент ему вдруг показалось, что за ним наблюдают. Он повернул голову и встретился глазами с высоким мужчиной в бежевом помятом плаще и низко нахлобученной кепке. В руках мужчина держал тонкие кожаные перчатки. Отчего-то неприятный холодок пробежал по спине Домбровского.
Он отвернулся и вновь стал смотреть в окно. Но от взгляда, который бросил на него мужчина в бежевом плаще и кепке – цепкого, недоброго взгляда, – настроение Иосифа Михайловича испортилось. Мгновенно улетучилась легкость и беззаботность, и все вокруг стало ему казаться абсолютно не таким привлекательным, как еще несколько минут назад.
«Тянется этот трамвай, как катафалк», – с раздражением подумал Домбровский, хотя трамвай на самом деле покатился быстрее.
Остановки через две старик Домбровский резко обернулся. Мужчины в бежевом плаще уже не было.
«Наверное, мне показалось. Нервишки шалят, хотя не должны, у меня же все в порядке. Вот везу деньги, сейчас поговорю с хорошим человеком, узнаю, когда будет готова плита, и отправлюсь домой. Сегодня разберусь с одним офортом Рембрандта, с тем, на котором мельницы… – Домбровскому почему-то всегда нравился этот офорт, еще с тех пор, когда Иосиф Михайлович учился в художественном институте на отделении графики. – Да, да, приеду, перекушу и усядусь за рабочий стол».
Он вышел за одну остановку до конечной. Осмотрелся по сторонам. Вместе с ним из трамвая вышли еще несколько человек. Надо было пройти полквартала, свернуть во дворы и там, за бетонным забором, в двухэтажном здании, сложенном из белого силикатного кирпича, помещались мастерские, где делали надгробия, оградки, отливали скульптуры – в общем, занимались всем тем, что связано с установкой памятников на могилы.
Иосиф Михайлович, внимательно глядя под ноги, чтобы не запачкать начищенные до блеска башмаки, двинулся знакомой ему дорогой. Вскоре он оказался перед железными воротами и калиткой в бетонном заборе.
И ворота, и калитка были заперты. Рядом с калиткой имелось окошко. Иосиф Михайлович костяшками пальцев постучал в стекло, и тут же в окошке возникло припухшее лицо сторожа с сивыми космами и похмельно мутными глазами.
– Кого надо? – дохнув перегаром на Иосифа Михайловича, злобно спросил сторож.
– Мне нужен Альберт Эммануилович Брандергас.
– Чего все идут к этому Брандергасу, будь он неладен? Я всех пускаю, а он хоть бы стакан портвейна когда налил. Вот уже морда нерусская! – сказал сторож и принялся сморкаться в скомканный грязный платок.
Но тем не менее калитка открылась, и Иосиф Михайлович вошел во двор. Он здесь бывал уже дважды, но тогда, убитый горем, не обратил внимания, как выглядит двор. А сейчас он был изумлен. Плотно, один к одному, стояли памятники, самые разнообразные – с крестами и без крестов, со звездой Давида, с лебедями и херувимами, с чашами, крашенными бронзовкой, с драпировками, отлитыми из бронзы, с надписями старославянским шрифтом и новыми модными шрифтами… Лежали гранитные плиты, еще без надписей, в них были лишь просверлены отверстия для винтов, которые будут когда-нибудь держать эмалированный портрет того, кто упокоится под памятником.
Иосиф Михайлович, держа трость в руках, не спеша двигался среди памятников. Он обратил внимание на монумент какому-то военному. Высеченный из мрамора человек держал в руке телефонную трубку.
«Наверное, какой-нибудь генерал», – решил старый гравер.
Иосифу Михайловичу очень понравилась маленькая скульптура ребенка в ниспадающих одеждах. Ребенок был похож на ангела. Под ним – небольшой круглый постамент, выполненный как капитель колонны ионического стиля.
