Заместитель министра стал присутствовать на собраниях рабочих-судостроителей, организуемые АФТ, иногда слушал молча, иногда выступал с краткими речами, свидетельствовавшими, что он вполне в курсе проблем. Во многих случаях убеждал правительство пойти навстречу требованиям о повышении заработной платы. Это было осуществимо, ибо экономика США накануне и в годы мировой войны была на подъеме, так как до 1916 года сохраняла активные связи со странами обеих воюющих коалиций. Хоув вспоминал: «Друзья, которые появились у Франклина в дни военно-морского министерства среди рабочих [лидеров], остались с ним до конца его жизни».
Разумеется, Франклину были несравненно ближе его старые аристократические знакомые, интеллектуалы, не лезшие за словом в карман, но благодаря уверениям своих помощников и, главное, собственному политическому чутью он убеждался, что свое тяготение к элите демонстрировать не следует, что с рабочими, включая и тех, кто выбился в бюрократию АФТ из низов, следует говорить на равных, на понятном для них языке, откликаться на их нужды не только словом, но и делом.
Именно это будет важным козырем во всей дальнейшей государственной практике Рузвельта. По всеобщему признанию, на верфях, которые он контролировал, проводилась «просвещенная рабочая политика». В результате на протяжении войны на Бруклинских верфях и других судостроительных предприятиях, связанных с военно-морским министерством, не произошло ни одной забастовки и не только лидеры АФТ, но и явно не симпатизировавший Рузвельту Таммани-холл относили это к его безусловным заслугам.
Рузвельту удавалось сохранять добрые отношения с двумя традиционно враждующими группами, вечно предъявлявшими друг другу претензии, — руководителями профсоюзной организации верфи и морскими офицерами, контролировавшими строительство кораблей, осуществлявшими их спуск на воду Офицеры были недовольны «прорабочей» политикой министерства, но относили ее на счет Хоува, тогда как рабочие лидеры видели защитника своих интересов в Рузвельте. Хоув же вполне сознательно принимал на себя роль «козла отпущения». «Я лез буквально во всё, — рассказывал Рузвельт с известной долей похвальбы, — и никакой закон не мог мне запретить это».
Переезд в Вашингтон, перемещение из законодательной власти в исполнительную существенно обогатили Рузвельта новым жизненным опытом общения с большим бизнесом и организованными рабочими, двумя мощными инструментами американской политической практики. Это было весьма существенным дополнением к тому опыту, которым он уже обладал.
* * *
Неоднократно по различным причинам Рузвельт исполнял обязанности министра, причем впервые это произошло уже через несколько дней после назначения. Дэниелс, куда-то уехавший на краткий срок, поручил ему возглавлять министерство, с одной стороны, доверяя своему заместителю, а с другой — желая проверить его в деле.
Как раз в эти дни президенту понадобился военно-морской министр и он, узнав, что Дэниелс в отъезде, вызвал к себе Рузвельта. Дело оказалось ординарным, Франклин легко справился с ним. Но он был весьма польщен и писал Элеоноре, своей «дорогой девочке», которая еще не переехала в Вашингтон: «Я был внезапно вызван президентом, чтобы организовать отправку хирургов, помощников, оборудования и т. д. в округ Огайо, охваченный наводнением — у меня было лихорадочное время, чтобы ввести всю эту машину в действие, но и интересная общая работа с военным мин[истром] и ген[ералом] Вудом» (Леонард Вуд в то время был начальником штаба армии).
В 1914 году происходили выборы в сенат США. Франклин попытался разведать, как бы отнеслась высшая власть к его попытке добиться избрания от родного штата. Он встретился с Уильямом Мак-Эду, министром финансов, который считался тем более влиятельным, что был зятем президента Вильсона. От прямого ответа собеседник уклонился, заявив лишь, что сам он был бы рад увидеть Франклина на этом высоком посту. Но у Рузвельта сложилось впечатление, что это мнение разделяет и высокий родственник министра. Его не остановили ни возражения его непосредственного руководителя Дэниелса, ни скептическое отношение к его амбициям прожженного политика Хоува.
Будучи в напряженных отношениях с Таммани-холлом, Рузвельт не стал спрашивать благословения Мёрфи на свои действия. Босс Демократической партии негодовал. Он предложил полномочному послу США в Германии Джеймсу Дже-рарду включиться в первичные выборы (праймериз), и тот легко опередил Рузвельта, даже не покидая Берлина (впрочем, сам Джерард потерпел тяжкое поражение на выборах в сенат в ноябре — место в верхней палате Конгресса США занял республиканец).
Все эти события послужили уроком и для партийной машины демократов, и для отдельных деятелей, включая набиравшего опыт Франклина Рузвельта. Он постепенно приходил к выводу, что излишняя драчливость вредна не только во взаимоотношениях с бизнесом и рабочими организациями, но и с аппаратом собственной партии. Он оставил планы построения в провинциальных графствах штата партийных функционеров, независимого от Таммани-холла. Вслед за этим он включился в кампанию нью-йоркских боссов по выдвижению местного сенатора Роберта Вагнера на пост исполняющего обязанности губернатора штата, после того как губернатор Уильям Сулцер был смещен путем импичмента (отрешения от должности через парламент) за спекуляции на фондовом рынке с использованием партийных средств.
Документальным подтверждением примирения с Таммани-холлом стала коллективная фотография, запечатлевшая празднование Дня независимости 4 июля 1917 года. На снимке — Франклин Рузвельт в окружении лидеров партийной организации демократов Нью-Йорка, включая самого Мёрфи. Более того, Франклин выступил на этом празднике с большой речью, получившей «отеческое» одобрение Мёрфи. Но это был финал примирения, тогда как его «действенная» часть произошла значительно раньше.
Проявлением его был протекционизм, который оказывал Рузвельт выходцам из родного штата и другим «нужным людям» при назначении на работу в федеральные ведомства, а также в самом штате Нью-Йорк на должности, находившиеся в подчинении общенациональных министерств. Сохранились свидетельства, касавшиеся почтово-телеграфного ведомства. По рекомендации Рузвельта ряд мест в учреждениях был заполнен знакомыми знакомых, всевозможными просителями и т. п. Протекционизм распространился и на другие учреждения, а также частные предприятия, включая корабельные верфи. В ответ Рузвельт приобретал сторонников, чувствовавших себя в долгу перед ним и готовых, в свою очередь, выполнить его просьбы. «Я был бы очень благодарен и готов ответить взаимностью, когда возникнет необходимость», — заверял его помощник генерального почтмейстера Макарди в одном из писем с просьбой о назначении какого-то лица на Бостонскую верфь.
Франклин протежировал и своим однокашникам по Гротону и Гарварду Более того, он особенно чутко прислушивался к их мнению, подчас субъективному, а иногда и выражавшему личные конфликты. Однажды он получил приватное письмо от бывшего гарвардского студента Э. Белла, который теперь занимал второстепенный пост в американском посольстве в Лондоне. Письмо было явно склочным. Автор без каких-либо оснований буквально издевался над одним из сотрудников военно-морского атташата капитаном У. Макдугаллом, который якобы стал объектом насмешек не только в посольстве, но и в британских кругах. Не проверив существо дела, не выслушав офицера, Рузвельт тотчас организовал его перевод на другую работу, написав самому Беллу, что его жертва «очевидно не джентльмен]».
