А если так? И я надвинула ворот на самые брови. Пожалуй, да. В этом что-то есть. Челку, правда, я давно не носила. Еще со школы. Мне все время хотелось выглядеть взрослее и умнее. Но теперь это было не так уж и важно. Выглядеть умнее и быть умней на самом деле — вещи разные.
Будь что будет. Я стянула водолазку на шею. Сунула руки в рукава.
До чего все-таки мне нравятся качественные вещи. Обычный трикотаж. Но такой тонюсенький. И сидит как вторая кожа. Эх, Эвелин… Такое приданное к разводу… А теперь — в путь. Главное, по дороге не передумать.
Искушение позвать на помощь Дениса я поборола с ощутимым трудом.
Нет. Все. Сама.
Я вышла на улицу и бодро пошла на поиски салона.
Небо уже темнело. Навстречу мне шла какая-то влюбленная парочка американцев. Мне они так понравились, что я оглянулась им вслед. Была в их движениях такая свобода, которая меня всегда завораживала. Гордая стройная спина девчонки. Черные в обтяжку джинсы, крупные золотые кольца в ушах. И какая-то потрясающая уверенность в себе. Надо будет это запомнить… Я попробовала почувствовать себя такой же уверенной.
Волшебное ощущение…
Через пять минут я его потеряла, потому что передо мной светился уютными окнами маленький салон.
Я задержалась на секунду и тут же прошествовала мимо.
Там было всего два кресла. В одном я увидела чьи-то руки. А рядом копошилась огненно-рыжая девица и резкими движениями тянула на себя расческу. Второе кресло призывно пустело. Но что-то мешало мне взять и зайти.
Я нерешительно дошла до конца квартала и медленно вернулась обратно. Я уже знала, что, не осуществив задуманного, домой не пойду.
Прямо на стене висел огромный плакат. С него призывно смотрела на меня шикарная блондинка. Она показалась мне ужасно знакомой. Машка! Ольшанская! Просто одно лицо! Это же знак, подумала я.
И смело вошла в салон.
Сорок минут мы с девушкой Бонни смотрели каталог. Рыжая занималась кудрями старушки. А светленькая миловидная Бонни с предельно короткой стрижкой азартно возилась со мной.
Трудность заключалась в том, что сумасшедших геометрических форм и ступенчатых челок было хоть отбавляй. А нормального, жизненного не было вовсе.
Картинку с прической в конце концов удалось найти. Мне-то и надо было только постричь челку. Но ведь челку постричь — это целое дело. Челка — это рама для лица. На пару сантиметров шире, чем надо — и все. Пиши пропало.
Следующая сложность заключалась в выборе цвета. Я любовно перебирала тонкие блестящие хвостики волос с обозначениями номера краски. Но черных было великое множество.
И тут я как студентка художественного училища серьезно задумалась. Черный бывает теплый. Черный бывает холодный. Бывает радикальный, как концертный рояль, а бывает светлее, как мокрый асфальт. Брюнеткой можно стать, покрасившись в темно-коричневый. А можно — в иссиня-фиолетовый.
Честно говоря, я запуталась. Но тут на помощь пришла профессионалка Бонни. Она указала мне на третий с краю хвостик. Вот на него-то я как раз внимания и не обратила. Он казался мне не таким уж черным. Если сравнить черный бархат, по которому в последнее время я стала большим специалистом, и черный сатин, то разница будет очевидной. Именно на такой бледноватый сатиново-черный и указывал мне наманикюренный пальчик Бонни.
Это был перст судьбы.
Где-то через час я ошалело смотрела на себя в зеркало. Мне упорно казалось, что меня там нет.
Там была та, которой я хотела быть всегда. Только никогда не думала, что это возможно.
Образец стиля и ухоженности. Роковая брюнетка с чуть раскосыми глазами. И длинными, ниже плеч, блестящими, как смола, волосами.
Идеальная, ровная, как линейка, челка начиналась от самого темени. Вот, оказывается, в чем звездный секрет этой прически. А я-то в школе стригла себе челку сама, захватывая волосы надо лбом. Кудесница Бонни подстригла мне челку так, словно облила меня блестящим винилом без единого намека на белый ненужный пробор. Волосы у меня густые и длинные. И теперь они все расходились из одной единственной точки, как черный капюшон.
Челка заканчивалась над бровями, придавая лицу трогательное женственное выражение. Я-то показывала ей картинку с египетской челкой на глазах. Но, видимо, чутье подсказало Бонни, что брови мне скрывать нельзя. Что это мое украшение. И теперь у меня не хватало слов, чтобы выразить свой восторг.
А главное, с цветом она попала в «десятку». Все-таки брюнетка — цвет опасный. С моей-то грузинской фамилией и татарскими глазами впасть в национальный колорит было проще простого. Но волосы мои были по-европейски темны, прямы и блестели, как благородный атлас.
— Мэйк-ап? — спросила меня кудесница, вынимая из ящика палитру профессионального визажиста.
Ну как я могла отказаться?
КРАСНАЯ СВОБОДАЯ не знаю, как такое могло случиться, но и дома из зеркала на меня смотрела не я. Я приблизилась к нему вплотную, пытаясь узнать себя хотя бы частями. Увидеть хоть что-то знакомое. Но то, что я видела, было для меня полнейшим сюрпризом. Теперь на чужбине я лишилась последнего родного лица.
Это было какое-то наваждение!
Мне не удавалось узнать даже мои глаза. Надо как-то запомнить, как это должно выглядеть, чтобы потом когда-нибудь повторить макияж. И как это раньше ничего подобного у меня не получалось? Черный контур по внутреннему краю был растушеван темно-серыми тенями. Ресницы казались загнутыми, как лапки у паука. А в самой середине верхнего века, едва заметно переливалась зеленовато-болотный блик. Глаза мои мерцали и зеленели, как у Машкиной кошки Глафиры.
Черная челка меняла черты до неузнаваемости. На смену бесцветной одухотворенности пришла фантастическая индивидуальность. Мне захотелось прикоснуться кончиком пальца к губам. Что-то слишком уж голографически парили они на фоне моего посмуглевшего от пудры лица. На пальце не осталось и следа помады. Чуть заметный телесный перламутр.
Я засунула руки в карманы. Там что-то лежало. Ах да. На визитке напечатан был адрес салона и вычурно написано от руки: «Бонни». Ах, Бонни, Бонни… Дорого же стоят твои услуги. Но результат превзошел мои ожидания.
Не буду жалеть о деньгах. Что-нибудь придумаю. Будет день — будет пища. Пища-то может и будет. А вот жилье…
В дверь позвонили.
С непонятным нетерпением я помчалась открывать. Мне хотелось, чтобы за каким-нибудь потерявшимся носком сюда вернулся Чургулия. Мне было бы что ему показать!
Но за дверью, утопая лицом в полумраке, стоял Джаис. Секунд десять продолжалось ужасное молчание. Потом он сказал с непонятным скорбным выражением:
— Сорри, — крутанулся на пятках и не оборачиваясь спустился по лестнице вниз, что-то насвистывая себе под нос. Я так и осталась стоять в дверях. Когда он повернул, чтобы спуститься по следующему пролету, но остановился. Перестал свистеть. И медленно выглянул из-за заслонявших его перил.
