Итак, в 38 лет я стал преподавателем Академии Генерального штаба на кафедре вооруженных сил иностранных государств. Как я уже писал, начальником кафедры был назначен генерал Хлопов. Бывший начальник агентурного отдела в ГРУ, он стал моим непосредственным руководителем. Когда-то Хлопов пришел в наш отдел с должности начальника службы информации Главного разведывательного управления. Возможно, он хорошо справлялся с вопросами информации, но премудростей агентурной службы генерал освоить так и не сумел. Он никак не мог разобраться в именах, сложностях связи, тонкостях агентурной сети, поэтому на докладе у начальника ГРУ, генерала Кузнецова, часто терялся, многого не помнил, чем вызывал большое раздражение вышестоящего начальства. И вот судьба вновь столкнула нас — теперь уже на преподавательском поприще.
Кафедра, на которой мне предстояло работать, занималась изучением вооруженных сил иностранных государств, главным образом США, тактико-технических данных их вооружения. После 1949 года, в связи с созданием и дальнейшим развитием Северо-Атлантического блока (НАТО), кафедра постепенно перешла к изучению объединенных вооруженных сил стран-участниц этого блока.
В том же году в связи с переходом генерала армии Захарова на руководящую работу в Генеральный штаб начальником академии был назначен другой генерал армии, В. В. Курасов, занимавший до этого пост командующего Центральной группой войск в Австрии.
Надо сказать, что стиль работы Захарова и Курасова резко отличался. Захаров был резким, требовательным руководителем, который не особенно выбирал выражения при «работе» с личным составом, и, на первый взгляд, не производил впечатления интеллигентного и высокообразованного человека. Но на самом деле это был потрясающе эрудированный и всесторонне образованный военачальник. К тому же он обладал уникальным природным даром, скорее даже талантом, — быстрочтения. Захаров внимательно изучал все военно-теоретические журналы, книги, сборники по военной тематике. Стол его всегда был завален литературой, генерал следил за всеми новинками военной мысли.
Он утверждал все лекции, которые читались в академии, а их было несколько сотен, а также все задания и методические разработки слушателям. При этом на чтение текста лекции или разработки у него уходило не более 15–20 минут. Помню, он в первый же день моей работы в академии поручил, может быть для проверки, написать мне текст лекции и представить ему на утверждение. Я это сделал за неделю и отнес текст адъютанту для передачи Захарову. Через 15 минут раздался звонок, и Матвей Васильевич вызвал меня к себе. Генерал уже прочитал лекцию, нашел в ней ошибки и теперь выговаривал мне, что в будущем он таких проколов мне не простит. Я еще не знал о его умении быстро читать и был несказанно удивлен всем происходящим.
Владимир Васильевич Курасов в отличие от Захарова был подчеркнуто вежливым, культурным и весьма обходительным руководителем. Он редко выходил из себя, почти никогда не повышал голоса, в отношениях с подчиненными вел себя очень демократично. Но он, конечно, не обладал такой эрудицией и знаниями, которые были присуши Матвею Васильевичу Захарову.
В скором времени Хлопова назначили начальником Военно-дипломатической академии, а начальником нашей кафедры стал генерал-лейтенант К. Н. Деревянко, который до этого был начальником советской военной миссии в Японии (2 сентября 1945 года он вместе с американским генералом Дугласом Макартуром подписал от имени Советского Союза и Соединенных Штатов Америки пакт о безоговорочной капитуляции Страны восходящего солнца). Генерала Деревянко я знал еще до войны, мы дружили и с уважением относились друг к другу. В 1951 году он был переведен на службу в ГРУ на должность заместителя начальника управления по информации.
В академии я читал основные лекции по своей кафедре, вел научно-исследовательскую работу. В 1952 году успешно защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата военных наук. Тема моей работы: «Военное искусство английской армии на примере боевых действий под Эль-Аламейном и операции «Маркет Гарден». В общем, надо признать, что мои дела в академии шли довольно успешно. Постепенно я завоевал авторитет как среди преподавателей, так и среди слушателей.
В начале 1953 года как гром среди ясного неба грянуло так называемое «дело врачей», вызвавшее новую резкую волну антисемитизма во всей стране. Не могу сказать, что обстановка в академии как-то изменилась или ухудшилось отношение преподавателей и слушателей ко мне. Внешне все оставалось по-прежнему, но на душе было тревожно и мерзко. Разговоров со мной на эту тему избегали. Я продолжал проводить занятия, читал лекции, выступал на ученом совете академии…
Помнится, в то смутное время объявился некий Б.С. С 1927 по 1930 год мы с ним учились в педагогическом техникуме имени Профинтерна.
Мы как-то встретились в 1938 году, когда я вернулся в Москву из США, попытались восстановить прежние отношения, но по разным причинам из этого ничего не получилось. После войны на первой же встрече после многолетней разлуки он огорошил меня словами: «А я слышал, ты остался за рубежом, не захотел возвращаться на Родину».
Разумеется, такие слова можно было расценить либо как открытую провокацию, либо как плод больного воображения. Я с возмущением ответил: «Где же ты подбираешь такие странные сплетни?» В ответ он только усмехнулся. Мы перешли к другим темам и больше об этом не говорили, но я не забыл брошенные им вскользь слова. Вскоре наши дороги разошлись. И я, признаюсь, не жалел об этом. Но от судьбы, как говорится, не уйдешь. И вот, в самом начале 1953 года он вновь разыскал меня и почти каждый день звонил, настаивая на встрече. Наконец я сдался, согласившись на свидание. Но не понимал, чем вызвана такая его активность.
Во время первой встречи разговор вертелся главным образом вокруг двух тем. Первая касалась Сталина. Б.С. в то время работал над докторской диссертацией на тему о руководящей роли Иосифа Виссарионовича в Октябрьской революции. Он с гордостью рассказывал, что ему удалось разыскать оригинальные архивные документы, неопровержимо доказывающие решающую роль Сталина в теоретическом и практическом планах в руководстве Октябрьской революцией и в успехе восстания. Б.С. разыскал также первые исследовательские труды, из которых следовало, что именно И. В. Сталин, наряду с Лениным, а иногда и раньше его, закладывал теоретический фундамент будущего советского государства.
Вторая тема касалась еврейской проблемы. Мой визави всегда начинал с того, что подчеркивал свое хорошее отношение к евреям. «У меня всегда было много друзей среди евреев. Ты же знаешь…» — любил повторять он. Но после этих слов Б.С. начинал говорить о присущем всем евреям национализме, о том, что среди них много космополитов. Он уверял меня, что кое-кто из евреев все еще тоскует по Троцкому, многие участвуют в различных антисоветских заговорах. Не случайно, говорил он мне с пафосом, так много представителей этой национальности было в свое время осуждено и расстреляно. Б.С. с гордостью поведал мне, как в институте, где он занимал пост ректора, ему удалось раскрыть заговор студентов-евреев, и хотя ему по-человечески их было жалко, кое-кого из них пришлось арестовать, а других исключить из института.
