«Боже, точно! Мне ведь давно исполнилось шестнадцать. Сколько там лет назад?» – она, углубившись в воспоминания, запуталась в своем возрасте. Когда она твердо решила, что по приезду домой потребует у родителей этот подарок, они уже закончили свою экскурсию по университету и направлялись на выставку.
Большое белое здание не производило впечатление обители чего-то гениального или прекрасного. Большие белые колонны поддерживали плоскую крышу, словно боги подпирали своими могущественными плечами небо. Дверь, ведущая во внутрь здания, была совершенно обычной дубовой дверью со стеклянными вставками. Только ручки выделялись: их рукояти были обвиты непропорционально длинными крыльями спящей совы, туловище которой располагалось на верхушке ручки.
Войдя во здание, первое, что вы увидите, – это длинный белый коридор, ведущий прямо к тупику. Но все не так просто: даже если вы видите тупик, все равно где-то есть минимум одна дверь. Здесь было больше – две. Налево, которая была снежно-голубого цвета, и направо – бледно-зеленого.
– Вы можете разделиться, а можете ходить одной группой, – сообщила им миссис Ханс, развернувшись лицом к толпе, – но на все про все у вас есть два часа. Через два часа, а именно в четырнадцать тридцать пять, мы встречаемся на этом месте и едем на конференцию. Удачного и интересного времяпровождения.
Она, грациозно развернувшись, направилась к выходу. Ее длинное темно-синее пальто устремилось следом шлейфом, будто это было не пальто, а сама ночь. Рыжие волосы выглядели очень контрастно и ярко на фоне сахарных стен.
За бледно-зеленой дверью, как показалось Катерине, но с чем не согласилась Мэг, не было совершенно нечего интересного: там были картинки современных художников-абстракционистов, минималистов или кубистов. Катерина, сколько не пыталась, не могла понять сути картины, на которой была изображена тонкая линия, на концах которой лежало по шарику.
– Видимо, это должны были быть глаза, – неуверенно говорила Катерина, всматриваясь в это творение.
– Ты не понимаешь,– вздохнув, начала объяснять ей Мэг, словно маленькому ребенку, не способному пока что понять простые истины бытия, – Мая Онитнарат, – с третьего раза у Мэг все-таки получилось выговорить фамилию, – изобразила весы. Тут даже подписано, просто ты не видишь, – она указала пальцем на золотистую табличку в левом углу картины, – «Весы жизни». Тут, как мне кажется, изображена дилемма, которая встает перед каждым человек. У каждого она своя, бывают похожие, бывают одинаковые, но все равно у каждого своя. Так что стоит просто пытаться искать смысл во всем, – говорила она воодушевленно, смотря сквозь потолок и крышу, будто вела диалог не с Катериной, а с богом, но, на удивление, закончила просто и легко.
– Ну, знаешь, если жить так, – говорила она уже на выходе из этого зала, – то можно найти смысл в любом бреде.
– Вот именно.
Когда они зашли во второе помещение, их лица сразу обдало неприятной, колючей прохладой. Пахло камнем, глиной, может, известняком, пахло сырой землей. Над дверями этого зала гордо возвышалась серебряная табличка с насыщенно-черными блестящими буквами, гласившими: «Sculptura».
Первым делом девушки заметили скульптуру-постановку. Ее составляли три бюста: два, стоящих на низких, но толстых платформах, и один, подвешенный почти прозрачными лесками к потолку. Первый бюст был головой, обычной человеческой головой, только из затылка росло два крыла и его глазницы были пустые. Он стоял на платформе. Второй был противоположностью первого: у него не было крыльев, но были глаза. Он, так же, как и первый, стоял на платформе. Но тому бюсту, что летал в воздухе и находился между ними, повезло больше остальных: у него были и крылья на затылке и глаза.
– Что скажешь? – задумчиво спросила Катерина.
– И говорить ничего не надо, – снова легко и просто ответила та, и они продолжили свое маленькое путешествие.
Как и в обычной жизни, здесь, на выставке, были достойные и интересные представители, смотря на которых, вы могли восхищаться красотой и глубиной мысли. Еще одними представителями были огромные, красивые, пышные, старательно и щедро усыпанные блестками и мишурой композиции, но, сколько бы вы ни всматривались, под каким углом не смотрели бы, все равно не нашли бы ничего стоящего. Еще были маленькие работы, не очень красивые и совершенно пустые, лишь создающие вид чего-то значимого (таких было большинство). И последние, совсем простенькие с виду, незамысловатые, в них могло быть до двух фигур или что-то еще, но стоило подумать (или прочитать описание автора) и понять – какой смысл, какая идея были заложены в них, и вы сразу же поражались задумке и ее передаче таким простым, но гениальным путем.
Так было и с последним экспонатом, на который они обратили внимание. Он стоял в плохо освещаемом углу, как будто организаторы выставки нарочно пытались скрыть самый важный экспонат.
Это была необычная, не похожая на другие скульптура. Необычной она была потому, что была понятной, простой и легкой, на первый взгляд, для восприятия. В условиях необычности любая выделяющаяся вещь становится обычной, а любая простая вещь становится редкостным сокровищем. Так было и с этой.
Внешний вид ее был довольно прост: основу представляли две вертикальные балки, поддерживающие собой перпендикулярную им горизонтальную. Как будто футбольные ворота без задних оснований. По этой горизонтальной балке шел человек. Естественно, он не шел, просто автор очень искусно это изобразил: и вправду создавалось ощущение, что он аккуратно и очень осторожно идет по этой неустойчивой конструкции, может, даже дрожит. Руки этого человека были широко раздвинуты, а глаза смотрела вперед.
– Ты меня извини, – сказала Мэг Катерине, – но я пойду в тот зал, еще раз посмотрю.
Она нежно погладила ее по руке и, будто оставляя маленького ребенка, ушла.
Спустя минуту, как Катерина разглядывала это творение, она заметила табличку, стоявшую перед бордовыми ремнями ограничения.
«Прогулка по жизни.
Когда я был маленьким, мой любимый старший братец часто брал меня с собой на заброшенный завод. Мы там бегали и прыгали, точно рыцари. Один раз мы забрались на второй этаж. И он сказал мне:
– Смотри, что могу. Только не повторяй. И главное – не визжи, как девчонка.
И он ступил своей ногой на балку. Она была не очень широкая, но не очень и узкая, так, что его ступня идеально помещалась. Под этой балкой не было ничего, кроме пропасти первого этажа. Я смотрел на это, а мое сердце дико колотилось, гоняя кровь то к мозгу, то от него. Я молился тогда, только бы он не упал.
И спустя шестнадцать лет меня осенило.
Балка – это наша жизнь. Ступив на нее, у нас остается всего два выхода: либо свалиться, либо пройти до конца.
И вы только посмотрите! Как все легко объясняется!
То, что мы прошли, – это наше прошлое. Мы его не видим, уже прошли его, следовательно, оно не представляет ценности. Но мы можем себе постоянно напоминать, что мы молодцы и прошли его. Это опыт что ли. Тем более, падая, мы можем зацепиться за него.
