Шаблонно.
До того, что иногда я начинал кричать, срывая с себя одежду, сдирая часы, рвя цепи, казалось мне, стягивающие мое существо, давящие на него.
Меня рвало, я бился в припадках.
Мне было скучно.
В голову пришла идея: скуку жизни гораздо легче переносить вдвоем.
Я уловил отягчающий нюанс одиночества.
Но вовсе не потому я как-то встал в семь утра, почистил зубы, полистал телевизор и пришел к выводу, что мне будет чуть менее тоскливо, если я позавтракаю вне дома.
К примеру, в кафе. Оно размещалось напротив моего дома.
Мой дом.
Вы еще не знаете, что я имею в виду, говоря о своем доме.
Он не похож на дома, к которым привыкли вы, он гораздо больше. Людей к тому времени было так много, что проблемы урбанизации требовали радикальных мер. Из своего окна, глядя далеко вниз (!), я видел облака, глядя налево – видел сотни тысяч крохотных окон в чьи-то крохотные жизни.
Я никогда не знал соседей.
Самоубийцы (их тоже прибавилось), расставаясь с жизнью, познавали, что значит быть птицей.
Облака выглядят очень доверительно.
Они манят вне зависимости от того, как ты видишь их – снизу или сверху. Когда я читал сводки самоубийств в местной газете, меня интересовал вопрос: сколько из тех, кто решился, успевали передумать, прежде чем долететь до земли? Наверное, прыгать в облака гораздо легче, чем когда ты видишь далеко внизу черный асфальт. Кстати, газеты наши вам напомнили бы рулоны туалетной бумаги. Новостей было так много, что газеты продавались в рулонах.
Я очень долго ехал в лифте, затем очень долго переходил дорогу, потому что в подземном переходе делали ремонт и там было тяжело дышать.
Затем у кафе застопорилась дверь. Она должна была запускать всех, кто хотел войти, но вдруг ополчилась против меня, омертвев без движения. Сквозь подлую прозрачность я мог видеть суету менеджеров и счастливые лица редких таких же, как я, восьмичасовых людей, апатично потягивающих кофе.
Кофе вечен.
В ожидании я закурил, развлекаясь тем, что бил дымчатыми струями во вредное стекло. Между затяжками зевал, ни на мгновение не задумываясь, зачем встал так рано, ведь и рабочий день не может превышать пяти часов, а сегодня к тому же выходной.
Пятница уже не была той пятницей, которую знаете вы.
Менеджеры разбежались кто куда, пытаясь, видимо, иными средствами активизировать упрямый механизм. Я почувствовал себя брошенным. Только было закончилась сигарета, как я опять уловил знакомое раздражение в теле, после которого могли начаться метания с разрывом одежды.
Но…
Это была очень красивая брюнетка с удивительно большими глазами при общей миниатюрности, она походила на героинь японских мультиков с их микроносами и микрортами. С легкой улыбкой она разглядывала меня по другую сторону стекла, и ее рот невольно преломлялся в ироничную усмешку.
Она тоже была из восьмичасовых людей.
Ее короткое фиолетовое платье состояло только из этого цвета и молнии.
Вызывающе белые руки и ноги были свободны от тканей.
Каждый из длинных ногтей имел сложный рисунок.
У нее были красивые стопы, что исключительная редкость даже у красивых людей. Размашистая прическа с остро отточенными прядями напомнила статую Свободы.
На теле было очень много родинок, в самых разных местах (правда, об этом я узнал гораздо позже).
Она позиционировалась как совершенство.
Дверь распахнулась, и мы оказались лицом к лицу.
– Привет, – сказал я, лишь бы что-то сказать.
– Привет, – отозвалась она, и в ее огромных глазах я увидел себя.
– Не рановато ли для кофе?
– Поздновато, – посмотрела она на часы – большие, но с крошечными стрелками.
У нее была бессонница.
Она оказалась человеком без сна.
Ей удивительно шли тени под глазами.
Голос ее проникал в уши, точно теплое дыхание.
– Мне льстит твой взгляд, – улыбнулась она.
Мы сдвинулись в сторону, дабы не стоять на входе.
А там уже будила дверь новая порция ранних людей.
– Ты такая красивая… – сказал я.
– Ты тоже красивый, – отозвалась она. – Жаль, что мы не можем быть вместе.
– Почему? – Острое длинное лезвие вонзилось в мое сердце.
– Потому что у меня есть другой. – Она медленно двинулась по тротуару.
Об этом я почему-то не подумал и почувствовал себя глупо.
Это было так логично, что она не одна в скучном мире.
– И сейчас ты идешь к нему? – Я двинулся вслед за ней.
– Не знаю. – Она пожала воздушными плечами. – Наверное, он еще спит.
– Вы не живете вместе?
– Живем. – Она смерила меня взглядом.
– Не ночевала дома?
– У меня бессонница. Как стало светать, я пошла попить кофе. Было скучно…
– Я люблю вставать рано, потому что рано утром мир совсем другой.
– Удивительные вещи можно увидеть только утром, – понимающе встретились наши глаза.
– Я не одинок.
– Ты тоже видел что-нибудь необычное?
– Да. – Я обвел взглядом ее прелестно-выпуклый лоб.
– И что же?
– Тебя.
– …
– Мы можем выпить еще кофе. – Я знал: тот, кто встает рано, должен любить кофе.
– Не много ли кофе для утра?
– Если разные сорта, нет.
Она сомневалась.
– Не могу отпустить тебя к нему, – упрямо заявил я и, схватив ее за руку, остановил наше движение. – Тем более, если он спит.
– Хорошо, – отозвалась она, подумав. – Пробуду с тобой час.
Я не возражал.
Час – целых шестьдесят минут, а минута – целых шестьдесят мгновений, а мгновение равно одному событию. Можно успеть многое.
За руку я затащил ее в одно из множественных кафе, которыми полон наш огромный мир.
Мы сели друг напротив друга в глубокие красные кресла, нас разделял прозрачный столик с разметкой для популярной игры – стилит. Официант с закрытыми глазами записал заказ в крохотный блокнот и исчез.
Кроме нас присутствовала еще пара апатичных поутру людей, и единственным движением был замедленный бросок чашки к губам.
Кофе вечен.
Она пристально всматривалась в меня, я видел себя в ее глазах, зубах, ногтях.
– Кажется, ты читаешь мои мысли, – сказал я, чувствуя себя странно под ее тяжелым немигающим взглядом.
