— Тогда почему у других есть собаки?
Отец пожал плечами.
Юля слушала разномастный собачий лай, голоса птиц, зимний, не певучий, озабоченный.
В её утробе рядом с ребёнком затаилось нечто опасное, что могло помешать ребёнку, что могло разрушить всю её жизнь. Юля назвала это «нечто» — смерть. Возникло ощущение: её ребёнок и возможная мамина смерть сцепились намертво в едином клубке.
— Врачи говорят, мама должна скоро умереть? — храбро повторила Юля слова отца. — И ты считаешь: не надо бороться за её жизнь? У меня другая точка зрения. Это риск — везти её, да. Но это и шанс. Если довезём, если ей сделают операцию… мама будет жить. Так? — сказала она Асино слово.
— Так, Юлька. Ты, наверное, голодная? — спросил отец. — Я попрошу Любу…
— Нет! Да, я голодная, но я ещё помню, где лежит картошка.
— У нас есть солонина…
— Спасибо, я не хочу солонины, — перебила Юля отца. Она не хотела слушать перечисления того, что наготовила Люба. — Я хочу картошки с солёным огурцом и кукурузных лепёшек.
— У нас нет готовых. Люба поможет…
— Спасибо, я всё сделаю сама. А что, Люба у нас живёт?
Отец выдохнул ей в лицо дым. Покраснел. Он ничего не ответил, пошёл прочь. Его кожаная, модная спина, казалось, тоже покраснела.
— Пожалуйста, пусть Люба уйдёт домой, пока мы с мамой не уедем отсюда! — крикнула она в эту покрасневшую спину.
Загнал маму и добил её Любой. При маме… в соседней комнате спит с Любой. Без стеснения.
Летали над Юлей кругами птицы. Что-то торопились рассказать ей.
Что? То, что скучают о ней и о маме?
Сколько времени болеет мама? Кто в этом году обрабатывал сад и огород?
Почему ей так захотелось собаку сегодня?
Она заглянула к маме. Мама спокойно спала.
Спи, мама, мы довезём тебя до хирурга, тебе сделают операцию.
Спи, мама, набирайся сил. Проснёшься, и как раз поспеет лепёшка.
Он всегда ходил неслышно. Прежде шагов и дыхания услышала стук сердца. В первое мгновение ей показалось, стучит у неё в голове. Но стучало извне, настойчиво, зло.
Не повернуться. Не встретиться лицом к лицу.
Она поставила противень с лепёшками в духовку и принялась собирать в кучу муку, оставшуюся от теста.
Пыталась и не могла вздохнуть.
Обнимет? Поволочёт в спальню? Мама не придёт спасти.
Где Аркадий?
Спина раскалялась, как духовка. Юля тёрла одно и то же место на столе тряпкой, хотя оно и так уже было свободно от муки.
Не повернуться.
И повернулась — под властью силы, исходящей от Бажена.
Исподлобья взгляд, в котором — мольба.
— Я жду ребёнка, — голос сорвался. Юля прижалась спиной к разделочному столу.
Он кивнул. Знает. Понял. Руки его — за спиной. Между ним и Юлей — громкий, редкими, жёсткими ударами — стук её сердца.
Она тоже убрала руки за спину — ухватилась ими за край стола.
Где Аркадий? Где отец? Хоть Люба пусть войдёт.
Но дом словно вымер. Только мама безмятежно спит в своей комнате.
Свет в кухне яркий, его много.
Капли пота по лбу. Отпустил усы. Они топорщатся, как ёжик на голове Генри.
Почему здесь появился Генри?
— Вернись. Ты разрушила нашу жизнь. Из-за тебя мама… — Он не сказал «умирает», она договорила за него. — Из-за тебя эта… — Он не назвал её, Юля договорила сама — Люба. — Из-за тебя отец взбесился. Вернись. И мама выздоровеет.
— Ей нужна операция.
— Ты не довезёшь её до операции.
— Довезу. Осторожно.
Он замолчал и смотрел на неё.
— Мы сейчас будем есть. Картошка варится, лепёшки пекутся. — Она начала перечислять, что сейчас поставит на стол. Говорила без остановки — о том, что едят в Москве, о том, как она скучает по маминой еде. И голодная слюна, и суета слов стали потихоньку успокаивать её. — Представляешь, я тоже вожу машину. Аркадий говорит, у меня талант. Это, наверное, я в тебя такая. В любой ситуации чувствую себя спокойно — сижу, как в кресле. Представляешь, я начала изучать английский. У Аркадия есть компаньон — Игорь. Шпарит по-английски, как мы по-русски. Заставляет нас заучивать целые страницы фразеологических выражений.
— Вернись. Прошу тебя. Я ненавижу отца. Он ударил меня. Он заставляет меня жениться.
— Тебе надо жениться.
— На тебе.
Юля ещё крепче сжала руками кромку стола. И снова застучал между ними пульс.
Мама не знает. Ничего не изменилось. Он не оставил своей бредовой идеи.
— Не бойся, я болтаю. Я совсем не это хотел сказать. Я хотел сказать, что с любой, самой лучшей, женщиной я буду не таким, каким был бы с тобой. Я измучаю её.
— Ты и меня измучил бы, — неожиданно для себя сказала Юля.
— Я бы носил тебя на руках. Я бы не дал тебе ничего делать. Я бы сам причёсывал тебя и заплетал косы. Я бы тебе покупал красивые платья. — Он сердито взглянул на её брюки. — Ты не знаешь, какой я. Всё… для тебя. Работал бы на тебя.
— Я жила здесь, и не очень-то ты помогал нам с мамой. Для тебя, как и для отца, мы с мамой были рабочими лошадьми.
— Я был глуп и — под сильным влиянием отца. Его отношение к женщине ты знаешь.
— Ты говоришь, из-за меня мама… А разве не стала для неё стрессом та ночь? Ты должен понять, я замужем и жду ребёнка от мужа. Ты для меня брат. Я тебе сестра. Я готова любить тебя как сестра, помогать во всём.
Бажен развернулся и исчез за дверью, будто его не было, а пульс стучал.
Мама вышла к ужину.
Это было для всех полной неожиданностью.
Только что Юля заглядывала — мама спала, а лишь сели за стол, возникла в дверях.
Любу отец отослал всё-таки домой, и они сидели за столом вчетвером — Аркадий, отец, Бажен и она.
— Я тоже хочу есть, — сказала мама. Она была в своём домашнем привычном тёмно-зелёном платье, но оно болталось на ней, как на вешалке.
Аркадий встал и пошёл к ней навстречу.
— Вы прекрасно выглядите, — не моргнув глазом, соврал он. — Я очень рад вас видеть и приглашаю поехать в Москву. Сделаем операцию, и вы выздоровеете.
Речь Аркадия произвела на маму впечатление — она улыбнулась, и Юля глубоко вздохнула. Первый раз с того мгновения, как узнала о том, что мама тяжело больна. Может, и правда, возможно чудо?
Бажен тоже встал и пошёл навстречу маме. Помог ей дойти до стола, усадил на её место.
