Тем временем пророк яростно сражался за обладание микрофоном.
— Ты кто такой? — обидчиво шипел он, бурно лягаясь.
— Я Михаил Бог, — запальчиво кричал самозванец.
— А я пророк Светозарный! И я свидетельствую, что ты никакой не Бог, а обыкновенный ханурик!
— Какой ты к черту пророк, когда я — сам Бог, и у меня нет никакого пророка, даже должности такой нету по штатному расписанию!
Апостолы стояли задумчивым полукругом, опасаясь вмешиваться в начальственную потасовку. Девицы-ангелицы ежились под мартовским ветром, но не уходили, тем более что им было еще не заплачено. Милиционеры задумчиво почесывали подбородки, не решаясь ввязываться в спор духовных особ, тем более что одна из них считала себя ни много ни мало пророком, а другая ни много ни мало Господом Богом.
Забыв про пожертвования, Фекла подалась выручать мужа, тем временем апостолица Досифея таяла от посулов речистого Серафима. Тот соблазнял ее, не смущаясь своего зычного голоса:
— Чемоданы возьмем — и айда на самолет, только нас и видели… Дурак Светозарный ни за что нас не сыщет. Подадимся с тобой на севера, там у меня родственники… Устроим дело на двоих. Ты назовешься хотя бы девой Марией, дочерью Христа от Марии Магдалины, а я — архангелом Гавриилом. Будем с тобой на паях вертеть дела святые!
Скромница Досифея колебалась, Серафим не отставал:
— На Ямале газовики живут, место богатое, не чета этому провинциальному городишке…
Апостолица бросала сомневающиеся взгляды на сцену, где разгоралась потасовка. Пророк Светозарный яростно вцепился в бороду Бога и рвал ее на себя, а Бог выдирал пряди из прически своего противника с тем рвением, с каким садовод пропалывает загустевшую морковку. Пророчица Фекла визжала на манер автомобильной сигнализации.
Публика свистела и аплодировала — разгорался скандал, а всякая нормальная публика страсть как охоча до скандалов. Телевидение с удовольствием снимало происходящее.
— Молодцы эти сектанты, — слышалось в толпе, — вечно что-нибудь смешное учинят!
В то время как Бог с пророком, обнявшись крепче двоих друзей, катались на помосте, над сценой в ночной вышине тарахтел невостребованный вертолет. Некоторые морально неустойчивые апостолы шарили по толпе, обрабатывая зазевавшихся и лишая их кошельков — впрочем, совершенно бесполезных в их будущей загробной жизни.
Свистела милиция, подтягиваясь к трибуне.
Досифея с Серафимом ловили такси на Демократической улице.
— Шеф, свободен? — спросил апостол, вваливаясь в салон. — Гони в аэропорт!
Сумки с пожертвованиями погрузили в багажник, машина тронулась. Святой схватил бывшую апостольшу, а ныне единородную дочь Христа мадам Досифею, и пылко сжал ее в объятиях.
— Эх ты, Досифея Иисусовна! — радостно воскликнул он. — Мы с тобой таких дров наломаем, только держись!
Досифея лишь холодно улыбнулась в ответ.
Граждане, усталые, но довольные, расходились по домам. Они были единодушны в оценке происходящего.
— Никогда еще у нас такого смешного конца света не бывало! Помнится, в позапрошлом году на конце света взорвали машину — это было. Драка с поножовщиной тоже была. Но такого… Побольше бы таких праздников, — судачили они, ничуть не сожалея о пожертвованиях, не думая о судьбе Бога и пророка, устало дремавших в обезьяннике.
Апостолы разбрелись кто куда, неприкаянные, бесприютные. Илларион решил бросить хлопотливое святое служение и вернуться к скучному бухгалтерскому ремеслу, а Ириней раздумал вернуться в школу учителем физики. Апостолы Пантелеймон и Иринарх сговаривались ограбить богатого бобра, которого присмотрели во время шоу. Остальные занялись еще более прозаичными делами — кто-то пошел домой, к жене, а кто-то, наоборот, ушел из дома, от жены. Каждому, как говорится, своя дорога…
Итак, конец света не состоялся, но никто не жалел об этом. У всех было тепло и радостно на душе. У всех, в том числе и у Бога, который сидел не то на небесах, не то в камере предварительного заключения — на этот счет у религиоведов есть некоторые разногласия.
А над землей полновластно и безоговорочно царила ночь. Заложив руки за спину, она обходила свои владения, властно постукивая кончиком туфли, и глупая круглощекая луна отражалась в ее глянцевых штиблетах. Ночь грызла угольно-черный ус и сочиняла дурные стишки — потому что она происходила из подчистую изведенного племени романтиков. Как, впрочем, и сам Бог.
ГЛАВА 8
Луиза Пална (когда ее наконец спросили)
Вот, возьмите эту фотографию, она, кажется, ничего… Здесь я, мой сынок и мои внуки. Совсем свежий снимок. Вся родственная нежность в нем прекрасно выражается посредством изображения лица и общей благостности пейзажа. Для рекламы хорошо пойдет.
Так вы хотите семейство в полном объеме? Чтобы вместе с женой демонстрировалось фамильное благополучие?
Не хотелось вам говорить, но ведь Вадичкина супруга того… покинула нас своевременно и скоропостижно… Обретается она теперь в странах вечно теплых, поди, рядом со святыми на цимбалах играет в свежестираном белом одеянии. Хотя, честно говоря, не могу утверждать, что в жизни она была такой уж чистюлей. Про покойников или хорошо, или ничего, однако против правды я идти не в состоянии, даже когда порядочность того требует.
Настаиваете на полном семейном боекомплекте? Хотите, чтобы избиратели прониклись трагичностью истории? Чтобы прослезились, наслаждаясь чужим семейным горем?
Сейчас поищу. Снимки где-то в альбоме завалялись…
Скажите, а как вам в вашем преклонном возрасте удалось такую теплую должность получить?.. Кстати, как поживает ваша супруга? Скончалась несвоевременно от рук тамбовской банды? Ах, простите, ах, извините… Как интересно!
А не хотите ли вы опять вступить в брачную жизнь с одной обеспеченной гражданкой неполных семидесяти годов? Не имеете возможностей здоровья? По горло заняты службой отечеству и моему единокровному сыну?..
А ведь мы могли бы на вашей инвалидной коляске в магазин вместе ездить и на рынок за продуктами. И проводить вечера в приятном единодушии и интересных разговорах…
Интересно, кто вынул из альбома все фотографии?!
Вот тут, помню, на этом самом месте, между Митенькой годовалым и Митей десятилетним, Лиля помещалась в купальнике с пальмой. Такой весьма выразительный был снимок, хоть и выражение у нее было слишком ехидственное… А вот на другом снимке она присутствует, но как-то смутно, не в фокусе, да и Вадичка ее плечом загораживает.
Вот, возьмите эту… Это ее ухо, точно ее. Сто процентов! Видите, камушек в сережке чуть заметно блестит? Ее ухо.
Почему вы не хотите брать это замечательное, очень выразительное ухо? К тому же и я здесь отлично получилась, совсем не дашь шестидесяти семи, буквально все говорят, что я выгляжу максимум на тридцать девять…
