Где, когда он оступился? Каким неверным движением разрушил гармонию? Числа вдруг съежились и распались на одинокие цифры, палитра нежнейших красок потускнела, потемнела и превратилась в безнадежно, беспросветно черный, единственный. Музыка умерла, нет, была жестоко убита… Это было самое страшное убийство из всех со дня начала существования сущностей. Ее крик не смолкал целую вечность, ее дикий крик длился и длился, взрезая душу ржавым лезвием, оставляя в ней рваные раны.
Крик длился, чернота затопила, душа, обретя тело, с огромной высоты грянулась о твердь преисподней. Глаза Дамианоса с ненавистью и ужасом смотрели в его глаза. Его глаза с ненавистью и ужасом смотрели в глаза Дамианосу. Кто первым отведет взгляд? Кто выиграет эту схватку?
Комната Дамианоса — его комната в его квартире — залита красным — заполнена дымом. Пахнет кровью и гарью, но схватка еще не закончена. Взгляд во взгляд, ненависть в ненависть. Поток фраз — поток чисел. Распад на фонемы и цифры, короткая передышка, чтобы собрать свежие войска — и снова кровавая битва.
Он — Дамианос или Александр, понять невозможно — лежит на полу. Поток числовых фраз вытекает из его умирающих губ. Не успеть досказать, а ей не успеть записать. Не успеть! Не успеют — и гармония никогда не будет достигнута.
Он мертвый и полый лежит в окровавленной комнате. Он мертвый и абсолютно пустой лежит в комнате, заполненной дымом, огонь подступает все ближе…
Александр Иванович открыл глаза. Она смотрела на него с отрешенной улыбкой, доктор Ирина Молчанова, та самая женщина.
— Вы получили мои письма? — спросил он, голос звучал хрипло, в горле першило от дыма.
— Да, получила, — медленно проговорила она, улыбка ее сделалась более определенной, но какой-то обиженной. — Почему вы перестали писать? Почему замолчали на целых восемнадцать лет?
— Я заблудился… Я умер.
— Нет, — не согласилась она, — дело не в этом.
Не в этом? В чем же тогда? Кажется, его смерть ее совершенно не трогала.
— Вы не ответили ни на одно мое письмо, — оскорбленно сказал он, отыскав подходящий, как он думал, ответ.
— Я хотела ответить, но ни на одном из конвертов не было обратного адреса. Я не знала, куда писать.
В самом деле, куда? Он этого тоже не знал. Как называется город? На какой улице находится дом, в котором… В нос опять ударил запах гари. Смерть подступает, смерть неизбежна и уже близка, если…
Он посмотрел на Ирину Молчанову, она опять блуждала улыбкой.
Если эта женщина его не спасет…
Нужно встряхнуться, прогнать остатки сна и сделать что-то… Совершить какой-то поступок, изменить, разрушить, построить заново.
Он поднялся, пошатываясь, подошел к ней, протянул руку к ее лицу, но она вдруг вздрогнула, отбросила его руку, вскочила и с непонятной ненавистью, точно такой же, как Дамианос в его снах, на него уставилась.
— Уходите! — закричала Молчанова. — И никогда больше… Никогда, слышите! Никогда сюда не приходите! Вы — не он! Вы — самозванец!
Александр Иванович испуганно попятился к креслу, в котором сидел до этого. Он растерялся, обиделся, но так просто сдаваться не пожелал. Сдаться — значит погибнуть. Уселся в глубокое кресло, прикрыл глаза. Сделал вид, что никакого разговора не было, что он только что вышел из транса: обычный пациент на приеме обычного врача.
— Ну, что скажете? — спросил сонным голосом, прикрывая ладонью фальшивый зевок. — Как вы меня находите, доктор?
Ирина Молчанова поддержала его игру, тоже сделала вид, что ничего между ними не произошло.
— Вы совершенно здоровы, — первоначальным своим голосом — мягким и доброжелательным — проговорила она. — Продолжать сеансы гипноза не имеет смысла. — И что-то наскоро записав, с улыбкой протянула ему медицинскую карточку. — Всего доброго!
Карточку он не принял, из кресла не встал, вообще не пошевелился. Если сейчас он уйдет, то в самом скором времени эта красная комната станет реальностью.
— Но как же мои сны? — с наигранной досадой склочного больного, которому не уделили должного внимания, воскликнул Александр Иванович. — Разве у здоровых людей бывают кошмары?
— Конечно, — с эгоистической беззаботностью сказала Молчанова. — Кошмары время от времени снятся всем, нет в этом ничего особенного.
— Но мои кошмары не просто кошмары, это очень реалистические сны. И потом, есть еще раздвоение личности…
— Никакого раздвоения личности у вас нет! — отрезала Молчанова, нервно поднялась со своего места, подошла к нему совсем близко — он ощутил запах ее духов — и насильно всунула в руки карточку. — Всего наилучшего!
Настаивать дальше было бессмысленно, этот раунд он проиграл.
* * *
Простые, обычные способы завести отношения совершенно не годились. Он не мог ее пригласить в ресторан или в театр, он не мог «случайно» встретиться с ней на улице и даже прийти опять на прием не мог. А не простых, не обычных способов Александр Иванович не знал. Разве что пойти по проторенному пути и написать письмо? Наяву написать, не во сне? Но как узнать ее реальный адрес? Спросить у Дамианоса? Он не скажет. Нанять детектива, чтобы тот узнал адрес доктора Молчановой? Передать письмо через Ивана, своего ученика? Теперь Александр Иванович был уверен, что они не просто однофамильцы, а родственники.
Нет, все это не годится. Здесь требуется что-то принципиально другое. Если реальный Александр напишет реальной Ирине, то она его вряд ли поймет, да и вряд ли ему поможет эта реальная Ирина Молчанова. Спасти его сможет лишь та, другая, зыбкой дымкой проходящая сквозь его сны. Та, другая, в том, другом городе. Там он мог бы случайно встретить ее на улице, пригласить в ресторан… Там бы они полюбили друг друга, и тот мрачный дом, расцветившись нежнейшими красками, стал бы их счастливой обителью. И тогда бы смерть отступила. Но для этого надо наяву попасть в сны, попасть, раствориться в них и остаться навсегда. Как этого достичь, Александр Иванович не знал. В уравнении, в которое выстраивались их отношения, было третье неизвестное. Пока оно не обретет числового значения, решить его невозможно. Это третье неизвестное — тот, кто стоит между ним и Дамианосом, некто первоначальный.
Между тем отношения с Дамианосом становились все напряженней. Его враг явно что-то замышлял. И потому просто ждать, когда проявится третий, первоначальный, Александр Иванович не мог. И предпринимал множество бессмысленных действий, и каждый раз терпел поражение. Он пошел по тому ошибочному пути, который отверг с самого начала.
Прежде всего он позвонил Ирине Молчановой на работу, на следующий же день после своего неудачного визита. Номер телефона выпросил в регистратуре своей районной поликлиники, которая, собственно, и направила его в Институт мозга. Разговор от начала до конца построил неправильно, стал почти грубо требовать полного обследования, жаловался на ухудшение состояния и как иллюстрацию привел не настоящий, а выдуманный сон, утрированно нездоровый, с классическими образами шизоидных видений. Молчанова оборвала на полуслове, не желая выслушивать его неумелый бред, и повесила трубку.
