— Пустое, Любовь Андреевна, пустое. Как говаривал Джеймс Бонд, это моя работа. Скоро вам вернут деньги. Всего доброго.
— До свидания.
Положив трубку, Максим пробормотал:
— Надеюсь, это не ты его заказала.
Он отыскал в дорожной сумке заветную фляжку и плеснул в горячий крепкий чай немного бальзама. В этот момент в кармане куртки, висевшей в прихожей номера, зазвонил мобильный. Максим метнулся к трубке и увидел, что звонит Наталья. Черт, как он опять не прав! Хотел ведь сам ей позвонить.
— Да, — сказал он.
В ответ из трубки послышались рыдания. Максим испугался.
— Наташа! Наташенька! Милая… что случилось?! — закричал он.
— Макси-им… Макси-и-им…, — бормотала она, заикаясь от рыданий. — Прости-и меня… Пожа-алуй-ста-а…
— Наташенька! Что случилось?! С тобой все в порядке?!
— Ты бросил меня, га-а-ад!!! Вот что случилось!!!
— Наташенька, солнышко, успокойся… Ну куда я от тебя денусь?
— Где тебя черти носят?!!
— Зайка, я в Москве, в командировке. Я скоро приеду. Я завтра приеду, котенок!
— П-пра-авда? — всхлипнула она.
— Истинный крест!
— И ты простишь меня?
— Солнышко, ну об чем базар? Конечно. Только с одним условием…
— Каким условием? — слабым голосом растерянно спросила Наталья.
— Что вопрос о вашем помиловании, дражайшая моя Наталья Сергеевна, мы будем решать через загс!
— Я согласна… — смиренно ответила она. — Приезжай скорее…
…Матвею не составило особого труда разыскать Николая Зотова. Он никогда не испытывал удовольствия от насилия, но тут оттянулся на славу. Подкараулив Зотова в темном подъезде дома, где тот снимал комнату, Матвей бил его долго и с наслаждением, впрочем, только в полсилы, чтобы не покалечить. А напоследок, вполне удовлетворившись результатом, он швырнул ему в разбитое лицо несколько стодолларовых купюр.
— Это тебе, хорек! На стоматолога и на билет. Ночь отлежишься, а потом уедешь из этого города. И не дай бог, я тебя когда-нибудь здесь увижу. К ментам можешь не ходить: у меня друг — подполковник. Удачи на новом месте.
25
Матвей тщательно побрился, ополоснул лицо лосьоном и подушился дорогим парфюмом. Затем отправился в гардеробную, снял с себя длинный махровый халат с капюшоном и из огромного зеркального шкафа достал сорочку и строгий костюм в полиэтиленовом чехле. Когда он оделся, в комнате появилась Наталья. Она заехала за ним, чтобы затем вместе отправиться в картинную галерею на открытие выставки. С материнской заботой сестра помогла ему аккуратно завязать галстук.
— Только веди себя там прилично, — предупредила она.
— Почему ты решила, что я стану вести себя неприлично? — усмехнулся Матвей.
— Так, на всякий случай. Не нравишься ты мне последнее время.
— Да что ты говоришь!
— Да. Я же вижу, что ты до сих пор сохнешь по этой художнице.
— Ничего подобного.
— Тогда зачем ты идешь на эту выставку? Из любви к изобразительному искусству?
— Ну конечно.
— Ты просто мазохист. Она отшила тебя, понимаешь? Самое разумное, что ты теперь можешь сделать — как можно скорее забыть о ней и найти более достойный объект для ухаживаний. Помнишь Ларису Шульман? Ну помнишь ведь. Она еще твою квартиру проектировала…
— Угу, припоминаю, — согласился Матвей, смутно догадываясь, к чему она клонит.
— Известный, преуспевающий дизайнер, моя приятельница к тому же! Хорошая, здравомыслящая евреечка. Правда, лет ей уже… за тридцать, но зато с головой все в порядке. По крайней мере, это человек нашего круга.
Матвей вздохнул, закатив глаза. Наталья нахмурилась.
— Хватит пыхтеть, — строго сказала она. — Я признаю, что в этой ситуации есть большая доля моей вины. Вот что бывает, когда идешь на поводу у эмоций. Но я же не предполагала, что у нас с этой Любой будут проблемы.
Матвей возмутился:
— Господи, Наташка! Ты хоть сама себя слышишь?! Говоришь о ней так, как будто она — твоя подчиненная! И вообще, я не пойму, какие у нас с Любой проблемы? То, что она не хочет со мной разговаривать — это моя проблема. И только моя. Потому что я повел себя, как последний идиот. Вместо того чтобы спокойно во всем разобраться, взял и оскорбил ее. Хотя в одном ты права: нельзя идти на поводу у своих эмоций. И, пожалуйста, не надо мне больше навязывать своих Ларис и прочих… Я сам разберусь со своей личной жизнью.
— Только учти, что помимо твоей личной жизни есть еще жизнь твоего ребенка.
…В картинной галерее Люба, в вечернем платье и меховой пелерине, накинутой на плечи, стояла на немыслимой высоты тоненьких каблуках и встречала первых посетителей выставки.
Новый год она встречала у Ольги Князевой. Как всегда был обильный стол, море разнообразной выпивки, Полина и Ангелина бесчинствовали по всему дому, а среди ночи они все вместе выходили во двор с фейерверками и шампанским.
Ей вернули деньги, которые обманом отнял у нее Поляков. Часть из них Любка перечислила в фонд борьбы со СПИДом, а остальные — положила на счет в банке. Она хотела купить себе квартиру, да и на устроение выставки нужны были некоторые средства. Теперь ей показалось неудобным пользоваться Ольгиной добротой.
Князева позировала перед камерой, рассказывая о творчестве своей подруги. Она не забыла поведать в интервью о том, что совсем недавно Любовь Перфилова, как человек неравнодушный к проблемам государственным и общечеловеческим, выполняя свой гражданский долг, перечислила крупную сумму денег в фонд борьбы со СПИДом. «Насколько бы улучшилась наша жизнь, — вещала Княгиня, стреляя бесовскими зелеными глазами в объектив, — если бы все люди на земле были такими, как Люба Перфилова». Под конец интервью она добавила, что в скором времени заработает сайт, на котором всегда можно будет найти информацию о ближайших творческих планах Любы.
Присутствующие здесь же газетчики щелкали фотокамерами — снимали молодую местную знаменитость Любовь Перфилову для своих статей. Остальную публику составляли приглашенные — бывшие Любкины клиенты, их знакомые и знакомые Ольги Князевой. В целом набралась приличная толпа. Всех было необходимо угостить — в том числе и репортеров. (Куда ж от них деваться?) Для этих целей чуть в стороне был накрыт стол: шампанское, водка, тарталетки с красной икрой, мясная нарезка, фрукты — все честь по чести.
Матвей пришел на выставку, разумеется, вовсе не ради картин. И с первых же минут почувствовал себя среди всех этих людей настоящим идиотом. Это неприятное чувство все нарастало, пока он не подошел к столу и не выпил рюмку водки. На него устремились недоуменные взгляды публики, безусловно продвинутой в плане изобразительного искусства, ибо это был моветон, так как отмашки к пьянке еще никто не давал.
