Дальше мое внимание привлекла дверь в глубине комнаты. Старая деревянная дверь открылась без особого труда, но петли сердито заскрипели, когда я распахнула ее шире, и она коснулась находившейся за ней лестницы. Я оказалась у подножия ряда узких каменных ступеней. Я колебалась, догадываясь, что комната, в которую вела лестница, должна была быть маленькой и темной, поскольку снаружи домик казался одноэтажным и кроме двух окон в нижнем этаже, других не было видно.
Я поставила ногу на нижнюю ступеньку и тут услышала голос у себя за спиной:
– Что ты здесь делаешь?
Я резко обернулась, как от удара, соскользнув с узкой ступеньки, я уперлась спиной в дверь.
– Мэтью, – выдохнула я, пытаясь обрести равновесие. – Ты меня испугал.
Он подошел ко мне.
– Что ты здесь делаешь? – повторил он.
Я взглянула ему в лицо и увидела лицо незнакомца.
– Я хотела начать разводить сад. Я думала, что здесь можно устроить хороший сарай.
Его прекрасная загорелая кожа пошла пятнами. Глаза стали неузнаваемыми.
– Ты не заметила забитую дверь или того, что она заперта? Как ты попала сюда?
Сначала я не хотела признаться, как мне было трудно это сделать, но потом во мне стал зарождаться гнев.
Я подступила ближе к нему.
– Кроме дорожки, ведущей к заливу и пристани, весь задний двор зарос и одичал. Мне не пришло в голову, что любая часть твоего дома – нашего дома – для меня вне досягаемости.
– За исключением этого места, – отчеканил он, словно бы не слыша моих слов. Взгляд его метнулся от мольбертов к столу, затем к стенам, словно он искал взглядом свою умершую жену. – За исключением этого места, – повторил он.
– А это что? – закричала я, не в силах сдержаться и стараясь причинить ему боль, какую он только что причинил мне. – Ее храм? – Я швырнула папки на грязный пол. Они упали с шумом, который эхом отозвался в пустом помещении. В воздух, как последнее дыхание, поднялся столб пыли.
Шум, казалось, напомнил ему о моем присутствии, и он уставился на меня, как будто не понимая, как я сюда попала.
– Я – твоя жена, Мэтью. Я, Ава. Не Адриенна. Я не против того, чтобы ты развесил ее картины по стенам или даже говорил о ней, если тебе так хочется. Но я не стану жить с ней в одном месте, где ей разрешается запирать двери туда, куда мне не дозволено войти. Я так жить не стану. Я не замужем за вами обоими. – Я почувствовала на своих щеках горячие сердитые слезы и быстро их вытерла, не желая, чтобы он видел, как защита им этого места оскорбила меня.
Он подошел ко мне совсем близко. Вид у него был огорченный.
– Прости, Ава. Я не думал… – он замолчал.
– Что ты не думал? – Голос у меня дрожал, но я смотрела на него, желая, чтобы он сказал то, что нужно, что бы это ни было.
Он не ответил, но продолжал смотреть на меня.
– Ты не думал, что я не захочу делить с ней твой дом?
– Нет, – сказал он спокойно. – Я думал, что после того, как я встретил тебя, ничто больше не имеет значения.
Я дала время его словам дойти до моего разумения.
– Но оно имеет, – сказала я, мой гнев был как скалы на речном дне, суров и непоколебим, даже при сильном течении. – Все имеет значение. – Я отступила на шаг в намерении убрать все, что я разбросала, но не могла заставить себя начать. Я смотрела на наброски безликого малыша, белевшие на полу, как разлитое молоко. – Что здесь такое, что ты не хочешь, чтобы я увидела?
В его глазах мелькнула тень, как привидение, перешедшая мне на шею маленькими ледяными шажками. «Они думают, что я ее убил».
– Почему ты так думаешь? – Голос у него был тихий, почти умоляющий.
Я повела руками, указывая на комнату, куда мне якобы не следовало совать нос. Он взял меня за руку, и как всегда, когда он прикасался ко мне, рассудок мой отключился. Я пыталась сосредоточиться на холодном страхе, пробивающемся сквозь тенета, опутавшие мое сознание…
– Я люблю тебя, – сказал он, привлекая меня к себе. – Больше ничто не имеет значения.
– Имеет, – пыталась выговорить я, но он зажал мне рот губами.
– Пойдем в постель, – сказал он, пытаясь увлечь меня к двери.
– Подожди. – Я повернулась, и моя спина оказалась притиснутой к жесткой стене. – Позволь мне использовать эту комнату на свое усмотрение. Для садоводства мне нужно помещение, а это как раз удобное… Так что пусть оно будет мое, а не ее.
Глаза его потемнели от желания, но мой гнев тоже требовал удовлетворения.
– Докажи мне, что это не имеет значения, Мэтью. Докажи мне, что я твоя жена.
Я прижалась к нему, чувствуя, что он уступает, чувствовала его потребность во мне, как будто мы были единым целым. Я стянула через голову футболку, и наши глаза встретились. Он молча поднял меня, так что мои ноги обвили его бедра, а спина прижалась к гладкой поверхности двери.
Мои руки впились в его плечи, и мы начали двигаться вместе, стирая воспоминания и изгоняя призраков. Мольберты у стен стали свидетелями моей победы над Адриенной.
Глория
Антиох, Джорджия
Май 2011
Старый гамак на задней веранде поскрипывал в предвечернем солнце. Температура всю неделю была за сорок градусов, прабабушкины розы увядали. Их аромат бросался в голову и затуманивал мои мысли, приводя мне на память нашу жизнь в Сент-Саймонсе, когда Генри работал в конторе коронера, и в саду у меня ничего не было, кроме травы. Все быстро изменилось, когда мы переехали в Антиох, и приспосабливаться к новым условиям было нелегко. В конце концов все наладилось, но не так, как мы ожидали. Оса села мне на плечо. Слишком утомленная жарой, я поленилась смахнуть ее и сидела, глядя на нее, ожидая, не укусит ли она меня. Но она соскользнула по моей потной коже и улетела, жужжа, в более прохладное место.
– Чертова жара! – сказала я, уже не в первый раз за эту неделю.
От моего восклицания уголок газеты рядом со мной приподнялся.
– Глория, не ругайся. Почему ты ругаешься?
Ответа он дожидаться не стал. Занавес снова опустился, скрыв от меня моего мужа.
Нахмурившись, я стала рассматривать свои ногти и увидела один сломанный. У Авы были маленькие тонкие руки, как тростинки, мои руки были большие, как бейсбольные перчатки, подходящие для матери пятерых детей. Но ногти у нас были одинаковые, короткие, без маникюра, с неровными надломами в тех местах, где ноготь выдавался за ногтеложе. При мысли о дочери у меня заболела грудь, и я стала обмахиваться веером из рисовой бумаги, привезенным мне моей невесткой Джун из очередной ее миссионерской поездки в Индию. Он был маленький и слишком тонкий и в общем бесполезный, но подарок был сделан с лучшими намерениями, поэтому я им пользовалась. Нахмурившись, я снова взглянула на газету и пробормотала:
