Баснь третья. Серебро
1
Шёл снег.
Густые, пышные хлопья слетали с тёмного неба, липли к голымветвям, забивались в еловую хвою, превращали деревья в белые изваяния. Я любиласнежные дни. Я любила смотреть, как на спящих ветвях оживали пушистые гроздьяцветов – и роняли белые лепестки, рассыпаясь под собственной тяжестью. Тихийснег мне казался тихой старческой лаской Неба и Земли. Всё отшумело, юностьгроз, лето зрелости и осень спелых плодов. Осталось лишь гладить друг другусивые кудри, воспоминая добро… Если сощуриться и долго смотреть вверх,покажется, что Небо с Землёй плывут встречь, и уже не понять, то ли снежинкиспускаются на лицо, то ли сам летишь, летишь вверх…
Хребёт коренной зимы был давно переломлен. День прирастал;скоро он сравняется с ночью, и мы вылепим из сладкого теста маленьких птиц ипойдём с ними за край огородов – кликать в гости весну. Победитель Даждьбогвзбегал в небо по-юношески. Сколько сот раз он умирал под шелест облетающихлистьев, под крик лебедей, согнанных в стаи безжалостной злодейкой Мораной!Старики говорили, когда-то – очень давно – Морана едва не вокняжилась навек. Непо нраву, вишь, стало ей тёплое лето, весь год игравшее тогда на земле. Предаланебесного храбреца, заточила в ледяном порубе, заложила крепким засовом… Аможет, убила на время. Боги не люди. Убила и спрятала в горной пещере,послушливыми снегами засыпала животворное пламя… Сделалась тогда великая ночь изима – страшней не бывает! Вымерзли реки с озёрами, высокие горы сплошь синимльдом обросли. Звери из лесу в избы греться просились. Выросли дети, отродусолнца не знавшие.
Думала мерзкая баба совсем извести на земле живое дыхание,думала, вовек больше не потревожит её пение птиц, запах цветов. Думала всё пирыпировать, веселие держать непотребное с беззаконным своим Чернобогом. Не вышло!Возгоревали о золотом светоче и Боги, и люди, расправил могучие крылья Перуноввороной жеребец… Ой битва была!.. Люди по деревням, кто не оглох сразу отгрома, – попрятались. А выползли из нор, из погребов – лил тёплый дождь,смывая сугробы, и вдалеке ещё громыхало, катилось за небоскат… И радуга стоялав счастливом зарёванном небе, и светил, светил спасённый Даждьбог!
…Но страшные раны ещё никому даром не проходили, даже Богам.Поседела у солнцеликого огненная голова, потерял он вечную молодость. Началстареть каждую осень, умирать и снова рождаться в самую длинную ночь. И праздноватьновую молодость яркой шумной весной… Каждый год злая Морана берёт силу намесяцы, и люди молятся и возжигают огни, помогая Солнцу воскреснуть. И сколь жемедленно, неохотно уступает теплу мертвящий мороз!
Велета держала в руках две пары лыж, свои и мои.
– Пойдём со мной, – попросила она робко. –Брат разрешил…
Ей разрешил, значит, мне приказал. Я давно поняла: Велетабыла из тех камешков, под которые водица не потечёт, если не направлять. Могладень просидеть, подперев рукой голову, мечтая подле огня. От такого сидениякровь с молоком в щеках не взыграет. Мудрый брат сажал сестру на Мараха ивыпроваживал гонять жеребца, а то слал за ворота на лыжах. Ослушаться Велета несмела, но способна была зайти за ближайшую ёлку и стоять там на солнышке, покане придёт время вернуться. Наверное, вождь раскусил лукавство сестры и надумалпослать с нею меня, чтоб не ленилась. А может, решил – со мной безопаснее…
Врать не буду, я не больно обрадовалась. Я и так успеваланабегаться, а гуляние с нею наверняка не почтут за работу, как дома не почиталиделом стряпню. Того гляди скажут – совсем обленилась…
Велета стояла передо мной в тёплой шубе и шапочке. В такойодёже не бегать – лежмя лежать на снегу. Я сказала:
– Пошли.
В лесу было славно. Снег ещё падал, но тучи рвались, вголубых безднах пылало яркое солнце. Кружившиеся хлопья то вспыхивали, то сноватускнели. Солнышко ещё не успело набрать праздничной силы, и лыжи тонули врыхлом пуху, не покрытом панцирем инея. Ветерок трогал деревья, стоячие полосыснега не спеша отплывали прочь, потом оседали.
Две белки заметили нас и взвились, бросив сломанную еловуюверхушку, торчавшую из-под снега. На ней были шишки, и раньше я непременновзяла бы шишек домой, на радость сестрёнкам. Я наклонилась и вырубила кусочекствола с гибкой веткой. Стала очищать от коры.
– На что тебе?.. – спросила Велета. Я объяснила,что елям дано предвидение: перед ненастьем разумное дерево клонит ветви кземле, дождь не мочит его, тяжкий снег не ломает. Знающий человек можетпоселить еловую веточку у себя дома и угадывать, какую погоду надует завтраСтрибог. Велета качала головой и смотрела, как на ведунью. Пожалуй, начнётрассказывать брату, и брат усмехнётся. Он-то знал все мои лесные приметы и ещёсто морских да две сотни воинских – про заячий скок, про волчью щетину, проптичий крик…
У родника я смела снег с сухого бревна. Мы долго сидели нанём, обратясь лицами к солнцу и слушая говор воды. Алое сияние пронизываловеки, откроешь глаза – белый снег покажется синим.
– Вы с братьями не как другие варяги, – сказала яВелете. – У тех и речь внятная, и имена. А у вас – Якко, Бренн…
Велета ответила:
– Якко значит Здоровый. Он слабеньким родился, нарекли,чтоб не скорбел. А Бренн – это Наносящий Удар. В его роду так звали вождя,ходившего походом на Рим. Это было очень давно.
Я слыхала про Рим. Не особенно много, конечно, но отзвукидревней славы нас достигали. Рим был стольным градом заморья, не варяжского –иного, полуденного, ещё далее отступившего от наших лесов. Люди сказывали, былон дивно велик. Даже более Ладоги. Врали, наверное, – уж и чего не сплетутдля красного слова! Кому другому я бы не поверила, но Велета упомянула о Римебез хвастовства, привычно. Я не пожелала глядеться лешим пеньком:
