Как молотком стучит в ушах упрек. И все тошнит, и голова кружится, И мальчики кровавые в глазах… Не позавидуешь товарищу Годунову, и самому в подобной ситуации оказаться страсть как не хочется.
Какие, собственно, имеются варианты? Первый и самый простой выход — оставить все, как есть, и понадеяться на крепость психики. Есть такая штука как ретроградный анализ. Человек, пока он в своем уме, всегда находит сам для себя оправдание всему, чего бы он ни натворил. Любой мерзости и грязи. Можно, конечно, и из этого исходить, но вы, сэр, управленец, и как врачу говорят: „Исцелися сам“, так и управленцу можно сказать: „Управляй собой“. Пускать дело на самотек просто-напросто непрофессионально.
Имеется и другой ход — оправдание. Хирург тоже делает людям больно, иногда даже отрезает чего-нибудь, но при этом спасает жизнь. Удобная позиция, но хирург совершенно точно знает, что иначе нельзя, потому что обладает всей полнотой информации по проблеме. А я? Не знаю даже, кто сменит Мономаха на киевском столе. Боярин Федор, правда, вполне убедительно прогнозирует приход Мстислава Владимировича, но дальше-то что? Помню, что должна начаться чехарда киевских властителей, которые будут сменять один другого очень быстро, но вот когда это начнется? А про Турово-Пинское княжество вообще ни бум-бум. Действую на ощупь. Так что хирургическая отмазка не проходит.
Еще варианты есть? Есть! Компенсация. Например, Дзержинский — создатель ВЧК — КГБ — ФСБ. Знал, что Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с саботажем и контрреволюцией в условиях Гражданской войны и иностранной интервенции — дело кровавое, но необходимое, как и любая контрразведка. Знал — и взял на себя. „Рыцарь революции“, романтик, интеллигент. Не мог не терзаться теми же вопросами, что и я сейчас. Масштаб, конечно же, другой, но суть та же. И нашел-таки компенсацию — беспризорные детишки. Миллионы, оставшиеся сиротами после Первой мировой и Гражданской. Вернул их к нормальной жизни, сделал полноценными людьми.
А случайно ли вокруг меня одинокие и неприкаянные собираются? Судьба, Бог или кто-то там еще подсказывают выход? Спасибо за подсказку, принимаю! Будут кровь, смерть и разрушения, но будут (и уже появились) парнишки, которые, не пересекись наши пути, сгинули бы без следа и надгробия. И пусть потом Тот, кому дано такое право, взвешивает и решает. А я постараюсь, чтобы на тех весах чаша с добром оказалась потяжелее».
Глава 3
Конец марта 1125 года. Дорога в Кунье городище
Узкая лесная дорога, заваленная снегом коням по колено, а кое-где переметенная сугробами чуть не в человеческий рост, вдобавок еще и постоянно петляла. Где-то позади растянулась колонна из четырех десятков ратников и десятка обозных саней. Мишка ехал вместе с ратниками передового дозора, старшим в котором был все тот же племянник Луки Тихон. Он сам попросил, чтобы Мишку отпустили с ними, не столько, конечно же, из желания иметь в дозоре мальчишку, сколько рассчитывая на чутье и слух Чифа. Умение лесовиков устраивать засады было прекрасно известно всем, и, хотя неприятностей вроде бы не ожидалось, Тихону, видимо, захотелось подстраховаться.
Мишка и сам не ожидал, что его возьмут в поход, но дед почему-то решил именно так, и никто с ним спорить не стал. Только Леха Рябой мрачно поинтересовался, на хрена им сдался малец, на что получил краткий, но выразительный ответ деда, смысл которого сводился к тому, что сотнику виднее, кого брать, кого не брать. В последний момент, когда отряд был уже в седлах и ждал только команды, Мишка вспомнил о Юльке, залез в свой мешок и, достав платок, подъехал к сгрудившимся возле фургона женщинам.
— Юль, ты деда пытала, чего я тебе из Турова привез, вот держи, под цвет глаз выбирал.
Ярко-голубой шелк развернулся у Юльки в руке, упав одним концом на снег. Мишка отъехал к дороге и обернулся. Платок в опущенной Юлькиной руке все так же лежал одним концом на снегу, Мишка ждал, что она махнет ему на прощание, но девчонка стояла совершенно неподвижно. Мимо него уже пошли, по трое в ряд, конники, лошадь сама, без команды всадника начала разворачиваться вслед за ними, и из-за этого стало неудобно смотреть. Пришлось обернуться уже через другое плечо, Юлька все так же стояла рядом с женщинами, опустив руки. Так и не дождавшись прощального жеста, Мишка послал лошадь вперед, догоняя голову колонны, где, сверкая на весеннем солнышке золотой гривной, ехал дед. И только возле самого поворота, когда из-за расстояния уже было не разобрать лиц, обернувшись в последний раз, он увидел, как на фоне серой стенки фургона взметнулся и опал, словно язычок голубого пламени, его подарок.
Всю дорогу после этого в голове у Мишки, не переставая, крутился старинный мотив:
И ранней порой Мелькнет за кормой Знакомый платок голубой.
«М-да, прощай, любимый город, уходим завтра в море. Романтика, блин, сколько раз в море уходил, никто с причала не махал, порт — режимная территория, без пропуска не пройдешь. О чем поэты думают? Чего Юлька стояла, как оглушенная? Может, не надо было вот так, при всех? Так дед все равно протрепался при бабах… Или обиделась на то, что я Настене на нее нажаловался? Некрасиво вообще-то получилось…»
