За спиной дамы в зеркале появилось лицо мужчины, и в первое мгновение ей показалось, что это — часть ее грез наяву. Но прикосновение рук Лоуренса убедило Оливию в реальности происходящего. Словно ее кожа была оперением птицы, сидящей у него на руке, его пальцы продолжали гладить ее, а глаза смотрели прямо в глаза. Лишенная воли, не в состоянии уйти от этой ласки, она смотрела, как эти руки опустились под платье, обхватили груди, и глаза закрылись сами собой, когда он склонился к нежной шее. О Боже…
В обществе Элизабет и Арчибальда ужин продлился дольше, чем всегда. Ужинали в большой общей комнате, а не в главном холле, как обычно. Не многие дома могли похвастаться комнатой, специально отведенной для проведения времени всей семьей, но Лоуренс хотел следовать недавно появившейся моде собираться в более интимной обстановке с близкими или с деловыми гостями. Так что теперь все четверо могли спокойно поговорить, с удовольствием поглощая рыбные биточки, куски жареного цыпленка, облитые медом и посыпанные толчеными травами, и тушеные устрицы. Лоуренс рассказал Арчибальду и Элизабет об идее Оливии сделать вышивки, повторяющие рисунки на витражах.
— Но разве нам хватит времени, чтобы начать все сначала? — спросил Арчибальд, раскрывая устрицу ножом. — Тоня и Анет за два года не успеют. И у нас даже еще нет рисунков. Давайте подумаем. Может, мы кого-нибудь вспомним, кто мог бы работать с нами? Из тех, кто хорошо владеет мастерством.
— Все крупные мастерские, которые я знаю, находятся в Лондоне, — откликнулся Лоуренс, — и я полагаю, что и у них, как и у нас, недостает рабочих рук после чумы. Я слышал, что им уже приходится помногу раз повторять одни и те же рисунки, чтобы сэкономить время и деньги.
— Постойте! — воскликнула Оливия, вертя в руках обсахаренное печенье в форме звездочки. — Когда я ехала из монастыря с матерью Лаурой… — ее глаза встретились с глазами Лоуренса, — …она сказала мне, что некоторые из девушек тоже скоро уедут оттуда… — Оливия осторожно подбирала слова, не уверенная в том, что Арчибальд и Элизабет вполне осведомлены о ее обстоятельствах. — Они все искусные вышивальщицы, а отнюдь не подмастерья, и к тому же весьма опытные. Я бы им доверила любую работу, начиная с митры и кончая ризой!
— Ах, это ученицы тети… настоятельницы Антонии? — Элизабет опасливо взглянула на Лоуренса, надеясь, что ее оговорка прошла незамеченной, но мысли Оливии уже унеслись далеко вперед.
— Моя подруга Маргарет — очень искусная вышивальщица, и, кроме того, некоторые из наших девушек живут в Корнуэлле. А что, если… — Она опять искоса взглянула на Лоуренса и увидела, что он тыльной стороной поглаживает высокую ножку своего бокала, точно так же, как он недавно гладил ее шею. Их глаза встретились, и они мгновенно поняли мысли друг друга. Смутившись, Оливия отвернулась. — Прошу меня извинить, я вскоре к вам опять присоединюсь, — сказала она, встала из-за стола и с покрасневшим лицом выскользнула из комнаты.
Она не пошла к себе, ноги сами собой привели ее к крытому проходу, который вел в мастерскую. Ключей опять почему-то не было на обычном месте, но Оливия решила, что Лоуренс просто не запер комнату, хотя это и было необычным для столь позднего времени. Взглянув на полную луну, сиявшую на почерневшем небе, она подумала, что и при таком свете найдет рулон основы и уголь, чтобы набросать рисунки. Странно все-таки, подумала она, толкнув двери мастерской, что Лоуренс оставил ее незапертой, особенно если вспомнить, как он обеспокоился, когда это случилось в прошлый раз.
Стоя посреди комнаты, озаренной лунным светом, и глядя на призрачные, покрытые тканью рамы, она вспомнила, какие тяжелые чувства они вызвали в ней, когда предстали ее глазам в первый раз. Теперь же она ощущала себя в мастерской как в надежном убежище, где можно воплотить свою потребность к творчеству. Она уже любила это место.
Внезапно какое-то внутреннее чувство подсказало ей, что что-то не в порядке. Тело покрылось мурашками, и она затаила дыхание, принюхиваясь к слабому чужому запаху. Оливия огляделась. Занавеска, закрывавшая полки, где должны были лежать ткани, привезенные из Италии, была отдернута, а ткани исчезли. В первое мгновение она не могла понять, что происходит. Затем поняла.
Услышав тихий, шуршащий звук у своего плеча, она вздрогнула и повернулась, раскрыв рот от ужаса, заполнившего грудь. Ноги стали ватными. Неясная, но неотвратимая опасность тянула к ней свои скрюченные пальцы, и спасаться было слишком поздно. Ее тело среагировало раньше, чем разум, она рванулась, но тут же почувствовала, как проваливается в черноту и падает назад, ударившись спиной обо что-то твердое. Кто-то грубо схватил ее. Она начала панически вырываться и лягаться с удесятерившейся силой, ничего не видя в кромешной тьме мастерской и почти не чувствуя, как ее хватают и тащат куда-то.
— Тварь! Джордж! Ради Бога, придержи ее!
— Господи! Я же это и делаю…
— Вот, на, держи!
Ее висок пронзила острая боль, и она потеряла сознание.
— Что мы сказали такого, что заставило ее убежать? — недоуменно спросила Элизабет, когда Оливия выскочила из-за стола. Потом она взглянула на своего брата: — Ты ее не дразнил, Лоуренс? Сам знаешь, ты иногда заходишь слишком далеко.
Лоуренс молча смотрел на нее. Она сказала именно то, о чем он и сам уже подумал, хотя и пытался делать вид, что его это не трогает. Он не отводил невидящего взгляда от Элизабет. Перед ним стояло лицо Оливии, смотревшей на его палец, поглаживавший ножку бокала: он как бы вновь видел ее смущение и то, как она стыдливо отвела глаза, О Боже, что с ней? — подумал он, замирая от страха. В этот раз я перешел все границы. Грубое животное! О Боже, до чего же я бесчувственная скотина! Он вскочил из-за стола.
— Извините меня. Пожалуйста, не уходите. Я сейчас вернусь.
Он взбежал по лестнице, шагая через три ступеньки, но ее комната была пуста. Добежав до прохода в мастерскую, он заметил, что ключей на стене нет. Значит, она там, в мастерской. Двери были не заперты и свободно раскачивались на вечернем ветру. При лунном свете он увидел беспорядок в мастерской, сваленные на пол рамы и покровы, спутанные шелковые нитки и разбросанные там и сям блестки, опустевшие полки. Но Оливии не было и здесь.
Он побежал в огород, а затем в сад. Она любит бывать там. Он метался по дорожкам, вглядываясь в серебрившуюся в лунном свете листву, словно оттенявшую мрачную черноту в душе. Сердце отчаянно колотилось. Никогда раньше он не испытывал таких чувств и хотел бы, о Боже, никогда не испытать их вновь! Оказавшись у внешней калитки сада, он увидел, что она приоткрыта. Замок был разбит, словно по нему ударили молотом. И никаких других признаков, кроме примятой по краям дорожки травы. Над садом висела глухая тишина.
Его возвращение в дом в тот вечер надолго запомнилось слугам, и долгие годы повторялось в рассказах. Белое лицо хозяина поразило домочадцев еще до того, как он заговорил, и они уже все были на ногах, когда он скомандовал:
— Джон, Питер, Остин, Кент! Лошадей, быстро! Оседлайте Негра и еще одного коня для мастера Хартфорда, да чтобы был порезвей! Все на двор, быстро! Дик, захвати веревки. Тимоти, подай две шпаги, кинжалы. Ты с нами тоже поедешь.
