Книга Равельштейн - Сол Беллоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
Все просто: поскольку его мозг жил столь сложной и многообразной жизнью – я говорю это без иронии, он действительно интересовался важными и сложными вещами, – ему было необходимо знать все, что происходит с его друзьями и учениками, так же как врачу необходимо раздеть вас догола, чтобы поставить диагноз. Впрочем, метафора не вполне оправдана: врач связан моральными обязательствами и не имеет права сплетничать о ваших хворях. Равельштейна ничто ее связывало. В 30-х годах прошлого века в ходу было выражение: «голая правда». «Нам нужна только голая правда». Англичанка Клэр Шеридан написала мемуары под таким названием. Вполне закономерно, что она несколько раз ездила в революционную Россию, где была в приятельских отношениях с Лениным, Троцким и другими известными большевиками.
Но все это – предыстория, фоновые зарисовки.
Хватит тянуть, пора переходить к делу.
Равельштейн продолжал разглагольствовать о моей жене:
– Позволь объяснить, что я вижу. Я вижу еврея, который вырос в семье иммигрантов и обзавелся американской собственностью, причем относится он к этой собственности очень серьезно. Ты свободен, ты можешь делать что хочешь и не ограничивать себя в желаниях. Твоя привилегия как американца – купить землю и построить на ней дом, чтобы жить в нем, наслаждаясь своими правами. В этом доме кроме тебя никого нет. Поэтому в своем нью-гэмпширском убежище ты окружил себя семейными реликвиями. Русский самовар твоей матери – красивейшая вещь. Он э-э-э… действительно прекрасен. Но до Тулы отсюда – как до звезды. Боюсь, что тульские самовары еще никогда не оказывались в столь… э-э-э… незнакомом окружении, в изгнанничестве. Вся твоя жизнь, Чик, это Американская декларация прав, ей-богу. Очень смелый выбор с твоей стороны, конечно, но и бессмысленный… Ты здесь единственный еврей на многие мили вокруг. Твои соседи могут положиться друг на друга, а на кого можешь положиться ты? Кто у тебя есть? Жена-шикса? Ты веришь в равенство людей перед законом. Конечно, это большое утешение – иметь на своей стороне Конституцию, и твою смелость, несомненно, оценят другие ее почитатели…
Он явно получал удовольствие от своей речи. Я не возражал. Занятно бывает смотреть, как твою жизнь раскладывают по полочкам и находят в ней повторяющиеся сценарии.
– Наверняка ты платишь немаленькие налоги…
– Конечно немаленькие. И еще ежегодно надо квалификацию подтверждать.
– Представляю, какое тут у людей образование… Ты хоть раз бывал на городских собраниях?
– Один раз.
– А твоя разгульная жена?
– Ходила со мной.
До того, как Равельштейна захлестнула новая волна редких или новых заболеваний, мы с ним не раз беседовали в таком духе. Он, должно быть, считал, что я признателен ему за наблюдения о собственной деятельности. В какой-то мере я действительно находил их полезными. Однажды, к примеру, он сказал, что я всегда готов пойти на риск. Он спросил:
– Я под впечатлением от твоих браков… помнишь, кто такой Стив Броуди?
– Человек, который на спор спрыгнул с Бруклинского моста.
– Он самый. Вот и ты из таких одухотворенных людей.
Взять «Государство» Платона, особенно четвертую книгу. Я не слишком внимательно изучал эти тексты, но ознакомиться с ними пришлось бы любому человеку, который хотел угнаться за мыслями Равельштейна. Оказалось, они не такие уж и неподъемные. Сейчас я с Платоном на такой же дружеской ноге, как и с Элмором Леонардом.
«Что бы я тебе ни сказал – ты все понимаешь мгновенно», – иногда заявлял Равельштейн. Впрочем, не удивлюсь, если он, сам того не сознавая, выработал особую манеру общения со старым добрым Чиком и старался не слишком меня напрягать. Или же, как прирожденный учитель, он нутром чуял, какую нагрузку способны вынести мои мозги.
В Нью-Гэмпшире он снова и снова заставлял меня пересказывать старые анекдоты и водевильные номера.
– Ну-ка, исполни ту песенку Джимми Саво.
Или:
– Как там было в сценке про мужа-рогоносца? Убитый горем, он приходит к другу и говорит: «Жена мне изменяет…»
– Ах да. И друг предлагает ему рецепт: «Каждый день занимайся с ней любовью. Через год это ее погубит». «Да ты что? – удивляется рогоносец. – Неужели это смертельно?» – «Ежедневные ласки ее доконают, вот увидишь».
– Точно-точно. А потом на сцену выносили табличку. Помнишь? Выходил капельдинер в круглой фуражке и двубортном пиджаке и выносил треногу с табличкой. Надпись жирным шрифтом гласила: «Пятьдесят одна неделя спустя…» Затем жена выкатывала на сцену мужа в инвалидном кресле. Он весь закутан в одеяла, вид – жуткий. А жена цветет. На ней теннисная форма, подмышкой – ракетка. Она суетится вокруг мужа, поправляет ему одеяла, целует в лоб. Глаза у него закрыты. Он похож на труп. Жена говорит: «Отдыхай, милый, я скоро вернусь – очень-очень скоро!» Когда она бодро убегает со сцены, муж подносит к губам ладонь и чудесным водевильным шепотом произносит: «Она еще не знает, но жить ей осталось не больше недели!»
Равельштейн всплескивал руками, зажмуривался, откидывал голову и заливался смехом. Я делал примерно то же самое, хотя и по-своему. Как я уже говорил, нас с Эйбом свело чувство юмора, но это пустые, анемичные слова. Веселый шум – immense giubilo[16]– приносил нам двойную радость, когда мы были вместе, но описать это словами невозможно, как ни старайся.
В те дни Розамунда приезжала ко мне из города на электричке. В дороге, которая отнимала изрядно времени, она тренировала память и чувства на лицах других пассажиров. Розамунда привозила мне скопившуюся за неделю почту и сообщения автоответчика. Вот уже два года она была моей ассистенткой, печатала и отправляла факсы. Вела относилась к ней снисходительно, даже не предлагала сесть. Я угощал Розамунду чаем и всячески пытался сделать так, чтобы ей было удобно. Одевалась она бедновато, но всегда опрятно, однако Вела считала ее замухрышкой. Моя жена вела себя и одевалась как аристократка. Она покупала себе очень дорогие наряды из странных материалов вроде страусиной кожи. Был год, когда она носила исключительно страуса – широкополую шляпу из страусиной кожи, какие носили австралийские бушрейнджеры, с пупырышками на месте выдернутых перьев, сумку из того же материала, сапоги и перчатки. Зарабатывала она неплохо и могла позволить себе такую роскошь. Ее правильная красота, не подлежащая никаким сомнениям, была для нее единственно возможной красотой.
Вела говорила:
– Крошка Розамунда с удовольствием прибрала бы тебя к рукам.
– По-моему, она искренне считает, что у нас счастливый брак.
– Тогда зачем она каждый раз привозит с собой купальник?
– Потому что долго трясется в душной электричке и любит плавать в озере.
– Нет, это для того, чтобы ты мог полюбоваться ее чудесной фигурой. Иначе бы она нашла озеро на своем конце города.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Равельштейн - Сол Беллоу», после закрытия браузера.