Раздавишь — между пальцами липкая жидкость… Гадость! Смотрю в зеркало — не человек, а монстр. Лицо расползлось в разные стороны и распухло, глаз затек. У Васи с Ваней вид не лучше. О том, чтобы сойти на берег, и речи нет. Выбраться бы отсюда! Заматываем головы полотенцами (словно в куколь), выскакиваем на палубу, срываем якорь и трогаемся с места в карьер, насколько хватает силенок у «джина».
Осины на Оленьем острове мерцают серебряными стволами, словно придорожные барышни полуголыми бедрами.
И тут же приходится умерить прыть. Делается мелко. Северная оконечность Большого Клименецкого острова, который мы огибаем, чтобы выйти на кижский фарватер, разменивается на мелкие островки и луды, между ними — мели (видно дно), прибрежные заросли.
— Колы в зубы, — командует Василий, — пойдем на шестах.
Солнце трепещет, насекомые осатанело жрут. Топчемся на колах, потихоньку — шаг за шагом… Под полотенцем течет пот, ладони, отданные на откуп мошкаре, напоминают бифштексы с кровью. Василий рассказывает, как в детстве ездил с отцом на берег Ладоги косить, в лодку сено таскали на носилках, обе руки заняты, и пока до воды добежишь, кровью изойдешь.
Да-да — летом на Севере насекомые ни на минуту не позволят забыть о теле. Смотришь на чудеса природы вокруг — на белокрыльник на мочаге или на месяц в ряби — а тело зудит, болит и гноится. Не посозерцаешь, не уйдешь во взгляд на границе «я» и «не-я». Здесь тело напомнит о себе, даже если ты на мгновение воспаришь.
А воспарить есть от чего! Красота окрест. Ведь мы находимся в центре Кижского ожерелья, архипелага, состоящего из десятков островков — поменьше и покрупнее — жемчужины Заонежья.
Справа длинный остров — мой тезка — Волкостров, славящийся драгоценными камнями: агатом, серым топазом и халцедоном, гиацинтом, друзами горного хрусталя и аметистом. Последний был в цене (в частности, жаловала его Екатерина Великая) и множество изделий из него можно увидеть сегодня в Эрмитаже. Особенной популярностью пользовался лилово-розовый аметист с иголками гётита — минерал, открытый на Волкострове и названный сперва онегитом — от Онего, потом фуллонитом — по фамилии одного из олонецких начальников и, наконец, гётитом — в честь немецкого поэта. Жаль начальника, не довелось ему остаться в истории — Гёте бы и без того вспомнили.
Слева от Волкострова цепь островков, из-за которых выглядывает главная жемчужина Кижского ожерелья — остров Кижи — огромный музей-заповедник деревянной архитектуры Заонежья, ежегодно посещаемый толпами туристов со всего мира (однажды я повстречал там пару боливийцев!), не говоря уже о русских: для них визит на Кижи — встреча с собственным прошлым, далеким, запечатленным в «сказке куполов» Преображенской церкви и в «букете луковиц» Покровского храма, в срубах старых домов (кто из россиян знает сегодня, чем отличается сруб «в чашу» от сруба «в лапу»?), и в узорах чудеснейших причелин, в форме утвари, в формах лодок… На фоне лучезарной голубизны показывается волшебный профиль кижского ансамбля — словно игрушечный. До пристани минута ходу, надо сказать несколько слов об истории острова Кижи.
40. Кижи
В названии острова слышатся отзвуки карельского «кизат» — то есть игрища, языческой забавы. Первые упоминания о Кижах можно встретить в новгородских книгах податей — «погост Спасский в Кижах», то есть они сразу выступают в роли одного из главных центров религиозной и административной жизни Заонежья.
В XVI веке кижский погост охватывал уже сто тридцать деревень, разбросанных по соседним островам и побережью. На острове находились представители власти и Церкви, стояли гарнизоном стрельцы, а также проходили различные сходы, ярмарки, праздники и гулянки… С утра до вечера жизнь на Кижах кипела ключом, окрестные мужики съезжались на лодках, народу повсюду тьма — в лавках и на складах, в корчме, в зале суда и в церкви.
Потом посыпались несчастья. Сперва, в конце XVI века, наехали шведы и спалили половину дворов. Потом, во время смуты, грабили все кому не лень (не обошлось без участия поляков Самозванца). Но наибольший ущерб нанесли кижанам указы Петра I, которыми царь приписал их к олонецким горным заводам, практически отдав в рабство иностранным управляющим. Жителей кижского погоста не только обязали рубить и выжигать лес, подвозить древесный уголь, доставлять руду, забывая в период посева, сенокоса и жатвы собственные поля и луга, но еще и платить подати на покрытие убытков нерентабельных хозяйств и штрафы за соседей, сбежавших с работ.
«Понеже их кнутом удержать было невозможно; а вешать грех», — обосновывал штрафы инженер Виллим Генин (один из создателей металлургии в России, вывезенный Петром Великим из Голландии), грехом считая не убийство человека, а утрату рабочей силы…
Стоит ли удивляться, что в Заонежье часто вспыхивали мужицкие бунты, зачинщиками которых обычно выступали кижане. Отчаявшиеся и голодные (в неурожайные годы приходилось питаться сосновой корой), они не выходили на работу, бежали целыми деревнями (опустевшие хозяйства, запущенные поля, словно после наезда татар) к раскольникам, а порой хватались и за оружие. Как во время волнений 1769-го – 1771-го, вошедших в историю Заонежья под именем Кижского восстания — самого крупного мужицкого мятежа на Севере.
Конфликт разгорелся из-за черного мрамора из окрестностей Тивдии — факт небезынтересный для искусствоведов — Екатерина II требовала, чтобы заонежские мужики добывали его для строительства Исаакиевского собора в Петербурге. Мужики сперва отказались работать, потом взялись за косы и вилы. В мгновение ока восстание разлилось по всему Заонежью. По-всякому пыталась образумить мужиков царица — и оковами, и кнутом — ничего не помогало. В конце концов она прибегла к угрозам: «…а кто не изъявит покорности и не вернется к рабским повинностям своим, того считать противником против императорской нашей воли и тот не избегнет гнева нашего…». Понятие «рабская повинность» в указе Екатерины точно передает отношение российского государства к подданным — от Иванов до Сталина. А когда и это не подействовало, князь Иван Урусов полил картечью около двух тысяч кижан, собравшихся перед церковью. Погибло пятеро человек. Остальные смирились. Бунтовщикам вырвали ноздри, на лбу выжгли «В», на правой щеке «О», на левой «3» (читай: возмутитель) и сослали в Нерчинск, в серебряные копи…
Дальнейшая история кижского погоста не столь интересна, Озерецковский упоминает о ней вскользь и с ошибками, описывая, например, двадцать три (вместо двадцати двух) купола Преображенской церкви. Вновь кижане вспомнили свои бунтовщические традиции в период борьбы Сталина с Господом Богом, твердо высказавшись против тов. Сталина и за Господа Бога (при голосовании о закрытии Преображенской церкви более тысячи кижан было против и едва ли восемьдесят — за), но достаточно оказалось расстрелять попа Петухова, чтобы они уступили. И лишь открытие на острове музея деревянного зодчества вернуло ему прежнее величие…
Северный дневник
2001–2002
Соловки, 21 октября
У дневника много общего с тропой… В частности, сближает эти жанры то, что, как писал Герлинг-Грудзиньский, «дело доводится до конца, до того момента, когда перо выпадает из рук».
