Проснулся Збруев на широкой кровати Валентины, отороченной белым кружевным подзором. Рядом с его головой лежала смятая вторая подушка. На подушке спал кот.
— Валя!.. — закричал Збруев, протирая глаза.
— Что кричишь, тут я, — улыбнулась Валентина, заглядывая с кухни.
— А, — успокоился Збруев. — А то я смотрю: где ты, а ты уже, оказывается, встала…
— Я уже и на ферме была, — сказала Валентина, — всю скотину подоила, покормила. Сейчас тебя кормить буду!
Збруев блаженно потянулся.
— Иди сюда!
— Нет, Костенька, у меня каша варится.
Валентина подошла к шкафу, привстала на цыпочки, потянулась за солью. Платье оголило ее икры.
— Валь, — снова позвал Збруев.
— Ну что?
Збруев подумал:
— Дай… папиросы.
Валентина пригрозила Збруеву пальцем и, пробегая мимо него, бросила пачку и спички.
— Натощак курить вредно, — сказал Збруев. — Молочка бы, что ли, дала…
— Ох и хитрый! — засмеялась Валентина.
Она налила молока в кружку, поставила ее на деревянную лопату для хлебов — и протянула Збруеву.
— На тебе молочка!
Збруев мгновенно схватил лопату за другой конец.
— Отдай! — закричала Валентина.
— Не отдам!
— Мне нужно, — хохотала Валентина.
— И мне нужно.
Перехватив лопату, Збруев притянул к себе Валентину. Валентина, смеясь, отбивалась. Все замешалось в барахтающемся комке: лопата, руки Збруева, ноги Валентины, ее волосы, подушка — и изумленный кот.
Валентина, тяжело дыша, раскрасневшаяся, поднялась, шлепнула Збруева по спине, и оправляя платье, пошла обратно на кухню.
Збруев снова вытянулся на кровати.
— Валь, а ведь как хорошо, что мы с тобой нашли друг друга, правда?
— Правда… — счастливо улыбнулась Валентина у плиты.
Збруев появился на кухне, натягивая гимнастерку. Сел на лавку.
— Я тебе вчера немножко неверно рассказывал… Волновался. Генерала-то как такового не было. Артистка — была… потом я заехал к одной ткачихе в Краснопрядск, и еще к комсомольскому работнику, у вас тут, в Верхнегорске…
Валентина слушала не оборачиваясь.
— Это что же, у тебя вроде — смотр происходит?
— В каком смысле?.. Да что ты, Валюша!..
— Ну вот, — тихо сказала Валентина, — еще одну посмотрел и можешь ехать дальше…
Збруев вскочил с лавки, развернул Валентину к себе лицом и заговорил убедительно и радостно:
— Ты думаешь, у меня с ними что-то было? Ничего не было! Да ты сама подумай — если бы было что-то стоящее, неужели бы я к тебе сюда, за тыщи километров поперся?!
И по лицу Валентины сразу понял, что с радости ляпнул что-то непоправимое.
— Ой… Валь, да не слушай ты меня, дурака! Мало ли что язык… ну пошутил я… Мы же свои люди! А?.. Валюша!
Но было поздно.
Не ответив, Валентина вышла из комнаты — и вернулась с чемоданом Збруева. Открыла его — и стала бросать туда збруевские пожитки: зеркало, бритвенный прибор, сапожную щетку.
— Ты что это, Валь? — насторожился Збруев.
— Одевайся! — сказала Валентина. — Живее. Ну!
Збруев, не спуская с нее глаз, послушно натянул штаны.
Валентина защелкнула чемодан — и поставила перед Збруевым.
— А теперь — иди отсюда!
— Как?..
— Вот так. Как пришел!
— Валь… — заморгал Збруев. — Да как же это… после всего!.. Я же тебя люблю!
— А я — нет! Думаешь, раз письма писала — значит, уж и люблю? Посиди-ка здесь вечерами — самому черту станешь писать!
— Опять одна останешься? — в отчаянии произнес Збруев. — А я все-таки мужчина… по-хозяйству…
— Не привыкать. За покос — спасибо. А теперь — кругом, марш!
И столько было в ее глазах непреклонной решимости, что Збруев сник, взял чемодан, сунул ноги в сапоги — и поплелся вон из дома.
— Постой! — догнала его Валентина на крыльце. — На вот… — она протянула Збруеву кулек с яйцами и хлебом.
— Валюша… — неуверенно начал Збруев. — А может, еще все наладится, а?
Валентина закрыла дверь.
Она медленно прошла в кухню, опустилась на табурет и застыла неподвижно, точно окаменев.
Вдруг послышался стук в окно, Валентина оглянулась. За стеклом стоял Збруев, делал какие-то знаки и беззвучно шевелил губами.
— Ну что еще? — Валентина приоткрыла раму.
— Вон и крышу я недочинил… — послышался голос Збруева. — А, Валентина Кондратьевна?..
Окно захлопнулось, и вслед за этим, отрезая последнюю надежду, громко лязгнула щеколда.
На пригорке, у березы сидят ярославские ребята. Тренькают балалайками, и такой идет между ними разговор:
Предусмотрено в Госплане
По науке на пять лет,
Сколько нужно девкам тканей,
Детям школ, а нам — ракет.
Все расписано уставом,
От штыка до сапога,
Как общаться с комсоставом,
Чем и как разить врага.
Перспективы планов гладки,
А в любви — наоборот,
Тут сплошные беспорядки:
Бабы — путаный народ…
А под пригорком сидел печальный Збруев. Развернув на коленях Валентинин кулек, ел он яйца, ел без соли — разве что скупая соленая слеза его — нет-нет, да и скатывалась на крутой желток…
Тяжелый пассажирский самолет медленно взял разбег, оторвался от земли…
Это был большой сибирский аэродром, населенный самолетами всех марок, от мала до велика, шумный и будничный, как большой железнодорожный вокзал.
К окошечку военного коменданта стояла очередь. Комендант, усталый, пожилой капитан, — разрешал самые разнообразные вопросы.
— Транзит — третья касса налево, — объяснял он взмокшему от путевых трудностей солдату. — Вы что, читать не умеете? Следующий.
Следующим был полковник.
— Иркутск не принимает, — сказал он. — Нелетная погода…
— Знаю.
— Но ведь у меня там дочка рожает…
— Над погодой не властен. Придется рожать без вас. Следующий.
— Здравствуйте, товарищ капитан! — показалась в окошке физиономия Збруева.
— Короче, — сказал комендант.
— Повернуть, — сказал Збруев.
— Кого?
