Но в конце концов они разошлись. Галя, найдя в его письменном столе целую пачку фотографий Шиловской, аккуратно разложенных по датам и снабженных нежными надписями, все мгновенно поняла, и когда Алтухов вернулся домой, его ждала аккуратная кучка мелко изорванной бумаги.
— Что ты наделала? — закричал он, поднимая на нее руку.
— Это и есть твоя «прекрасная Елена», — с тихой горечью проговорила она. — Тогда зачем тебе нужна я? Чтобы стирать за тобой, убирать? Кормить? Тащить домой пьяного? Лечить после перепоя? А она? Ты думаешь, она бы стала так ходить за тобой?
— Не твое дело! — в гневе закричал он. — Не смей говорить о ней!
— Ты так ничего и не понял… — горько сказала она и ушла.
Алтухов остался один. Одному было намного легче. Не было упрекающего тихого взгляда, когда он, сидя по вечерам в полутемной комнате, перебирал немногие оставшиеся у него снимки. Не было постоянного чувства вины, приводящего к страшным порывам гнева, когда в бешенстве, овладевавшем, как приступ странной болезни, он крушил все, что попадалось под руку. Не было болезненного отрезвления, когда он на коленях просил прощения у жены, а она, глотая тихие слезы, сметала веником осколки и выносила сломанную мебель. После таких приступов исступления он плохо помнил все, что было до этого, отчего он сорвался, минутами ему было стыдно, что он не может владеть собой, но через несколько дней он вновь забывался в странном блаженстве бешенства.
Без Гали ему стало гораздо спокойнее. Он развесил по стенам фотографии, соорудив подобие иконостаса. Родители ни во что не вмешивались. Старшая сестра Наташа была слабоумна и не понимала трагедии брата.
Теперь он был с Евгенией один на один. Он разговаривал с ее портретом, прежде чем заснуть, лелея надежду встретиться во сне. Но она редко посещала его в ночные часы. А если и посещала, то лица почти не было видно, она стояла боком или спиной к нему, и только по странному волнению было понятно, что это она. Просыпаясь, он первым делом говорил фотографиям «доброе утро», а потом шел умываться.
Потом он узнал, что у нее родился ребенок. Алтухов был счастлив, как будто это было его дитя. Он приходил к одноклассникам и с блаженным видом рассказывал, что у Шиловской родилась девочка, вес три с половиной килограмма, ростом пятьдесят четыре сантиметра — длинненькая, как и он! Одноклассники радовались вместе с ним, а когда он уходил, выразительно крутили пальцем у виска — совсем крыша поехала у парня.
Девочка Оля, дочка Шиловской, стала жить с бабушкой и дедушкой через три дома от Алтухова, а Евгения продолжала дальше покорять столицу. Теперь единственной отдушиной Алтухова стали посещения парка, где гуляли Олечка с бабушкой. Он смотрел на хорошенькую девочку, на ее льняные кудри, нос кнопкой и высокий лоб и находил в лице несомненное сходство с собой. Он считал, что она похожа на него.
«Так бывает, — размышлял он, — когда беременная женщина думает о ком-то».
Так постепенно Алтухов убедил себя в том, что Евгения его помнит. Помнит и, может быть, даже любит, и только странная прихоть судьбы не позволяет им соединиться. Но он терпелив. Он будет ждать столько, сколько понадобится, пока она не вернется к нему сама. Все будет так, как он предполагает… Да будет так…
Между тем Шиловская после рождения дочери развелась со своим мужем-художником и парила в свободном полете не обремененной семейными узами женщины. Она снималась в плохих фильмах, в которых насилия, секса и дешевой сентиментальности было больше, чем смысла.
Теперь Алтухов ходил на все фильмы, в надежде увидеть ее хотя бы на экране кинотеатра. Как он был счастлив и горд, когда замечал после титров «в эпизодах снимались» ее фамилию. Он рассказывал всем, что вчера видел Евгению в кино «Смерть после смерти», она еще больше похорошела, правда, бледна немного, но это, наверное, просто плохая копия. Ему действительно казалось, что он въяве встречался с ней.
Постепенно фамилия Шиловской преодолела барьер «в эпизодах снимались» и переползла несколько повыше. Она уже стояла хотя и не сразу под строчкой «в главной роли», но подобралась совсем близко к ней. Алтухов был страшно горд — Евгения становится знаменитостью. Ее имя все чаще стало встречаться на страницах театральной хроники и в разделе светских новостей. Она пропадала на гастролях и частенько выезжала за границу.
Как гром среди ясного неба грянуло известие о новом браке Шиловской. Алтухов был потрясен. Как же ее обещание выйти за него замуж? Он даже поехал в Москву, чтобы напомнить о себе, но приблизиться к ней он так и не смог. Евгения со своим новым мужем, финансовым магнатом, обитала теперь в недоступных сферах, под бдительным оком охраны, не понимающей русского языка.
С большим трудом Алтухову удалось попасть на постановку «Трамвая «Желание» — пьесы, в которой Шиловская играла слабую безумную женщину, такую же трогательную, болезненно-хрупкую, какой он ее представлял в своих воспоминаниях. Она была совсем рядом, на сцене, в метрах шести от него. Алтухов даже видел в бинокль все мелкие детали ее лица — недавно появившиеся гусиные лапки, веером расходившиеся к вискам, родинку на подбородке, толстый слой грима. Он видел, как на расстоянии протянутой руки от него она страдает от неизбывного одиночества и отчуждения, и был готов немедленно запрыгнуть на сцену, спасти ее и уберечь.
За кулисы его не пустили. Когда закончилось последнее действие, за долю секунды перед тем, как должен был грянуть взрыв аплодисментов, Алтухов крикнул: «Женя, я здесь!» Но его голос потонул в лавине беспорядочных хлопков, и он не понял, услышала ли она его голос…
Зал скандировал: «Ши-лов-ска-я! Ши-лов-ска-я!» Евгения выходила снова и снова, со счастливой усталой улыбкой ловила охапки бросаемых на сцену цветов, и ее губы беззвучно шептали слова благодарности. Со всем залом скандировал и Алтухов, надеясь на невозможное — что она увидит, различит его в темноте партера, спустится к нему, обнимет его, и тогда…
После спектакля он ждал ее у служебного выхода вместе с небольшой кучкой поклонников. Но Евгения вышла под руку с гориллообразным детиной, защищавшим ее от почитателей, и лицо ее, только что усталое, с печально опущенными губами, привычно расплывалось в искусственно-приветливой улыбке.
— Женя! — Алтухов рванулся к ней, расталкивая людей. — Женя! Это я! Я здесь!
Но Шиловская не слышала. Или не обратила внимания на крик. Подписав несколько фотографий, она села в машину, которая, вильнув в темноте габаритными огнями, быстро скрылась за поворотом.
Он вернулся в Свердловск смертельно обиженный. Она не захотела видеть его! Черно-белый иконостас был сорван со стены и растоптан. Все реликвии: вырезки из газет, рассказывающие о ней, ее интервью, рекламки фильмов с ее участием, афишки спектаклей, школьная тетрадка сочинений, исписанная быстрым угловатым почерком, книги с дарственными надписями, сохранившиеся еще со школьных лет, забытый платок, оброненная заколка — все было собрано в полиэтиленовый пакет и вынесено на помойку.
— А где та артистка, которая тебя любит? — наивно спрашивала глупенькая Наташа, заметив темные пятна на фоне выгоревших обоев, которые остались на месте снятых фотографий.
