– Четыре, то есть четыре с половиной.
– Наверно, вы им очень гордитесь.
– Да.
Я ставлю фотографию на его стол, но сначала вытираю полоску пыли с нижней части рамки.
– Извините, сэр, что взяла без спросу.
– Ничего, Холли. Так вот, что я говорил… по-моему, ты уже достаточно наказана за тот случай.
Он улыбается. Как странно – быть так близко к Богу и так далеко.
– Я рада, что вы так думаете, сэр, правда. Мне очень жаль, что все так вышло. Еще я знаю, что…
Он закрывает папку с моим личным делом и еще шире растягивает свою мерзкую улыбочку. Кажется, он наслаждается тем, что я нервно ерзаю на стуле, кажется, ему смешно, что мистер Сэлери обо мне беспокоится.
– Что ж, ты неглупая девочка, Холли… Кое-кто даже сказал бы, что слишком неглупая, чтобы тебя поймали на драке и на прыжках с забора.
Я уже не могу сдержать улыбку, такое ощущение, что у меня сейчас зубы выпадут изо рта.
– Я знаю, сэр, я обещаю, что в старших классах буду вести себя хорошо, – говорю я, вставая, и иду к двери, шаркая ногами. – Я хочу сказать, там ведь участвовала не только я, и…
Помни, говорю я себе, никаких драк, никаких выходок, ничего…
– Не торопись, Холли. Видишь ли, нам осталось обсудить еще несколько моментов.
Он показывает ладонью на стул напротив своего стола.
– Да?
– М – м, честно говоря, меня немного беспокоит твоя душа.
– Душа, сэр?
– Да, твоя душа. Садись, Холли, ты не пропустишь занятия, не торопись.
Мне кажется, что у него изо рта сильнее пахнет табаком, и, как будто по какому-то наитию, он закуривает. Я смотрю на табличку «не курить» на двери его кабинета и маленькое пожелтевшее распятие рядом с ней.
– Как тебе известно, я директор этой школы, и я с особым удовольствием наблюдаю за тем, как вы, дети, растете и учитесь. Последние два года я наблюдал и за тобой, Холли, и заметил в тебе кое-что необычное.
– Что, сэр?
У меня такое чувство, что он не имеет в виду какие-то чудесные таланты, скрытые от посторонних глаз.
– Ты умная девочка, как я уже сказал, ты очень активна вне школы и, может быть, поэтому считаешь себя лучше всех.
– Что вы имеете в виду, сэр?
– Я имею в виду именно это, тон твоего вопроса, взгляд, каким ты смотришь на меня. У тебя, что называется, неверные социальные установки, и, как мне кажется, на мне лежит обязанность дать тебе понять, что в реальном мире, в старших классах, никто не любит зазнаек.
Я выпрямляю спину. У меня вспотели ладони. Я ищу у себя в мыслях то, на основании чего Форд мог прийти к такому выводу, и, ничего не найдя, смотрю ему прямо в глаза и в конце концов перестаю улыбаться.
– Вы не могли бы просто сказать, что вы имеете в виду, мистер Форд? Потому что я действительно не понимаю…
– Вот об этом я и говорю, о твоем неуважительном отношении.
Мы сидим молча, так что мне становится не по себе; я решаю молчать. Вместо слов я сосредоточенно смотрю на сантиметровый отрезок пепла на его сигарете и думаю, что не буду говорить ему, что пепел сейчас упадет ему на галстук.
– Что в тебе есть такого, чтобы ты считала себя особенной? Я имею в виду… – Он смолкает и листает мое личное дело.
У меня в животе появляется ощущение тошноты, я думаю, что эта папка будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь, что этот человек, этот скользкий богобоязненный карлик может написать в моей папке то, что повлияет на меня, на мою учебу, на всю дальнейшую судьбу. Но мое нечудище, как называет его Жизель, мое нечудище говорит мне: «Стерпи, Холли. Стерпи. Ничего не говори. Пожалуйста, не порти ничего своим болтливым языком», – и я усмиряю ту часть меня, которой хочется кричать.
– Как ты думаешь, ты заслуживаешь того, чтобы к тебе относились по-другому, не так, как ко всем?
Я ничего не отвечаю.
– Ты слышишь меня, деточка? Твой слуховой аппарат работает?
– Нет, сэр, да, сэр, я вас слышу.
– Так почему же, Холли, почему ты закатываешь глаза во время окончания молитвы? Почему ты считаешь, что можешь приплясывать через пять минут после того, как все вошли в классы и готовы обратиться к Господу? Ты думаешь, что можешь жить по другим правилам?
– Нет, сэр.
– Ты знаешь, что случается с теми, кто считает себя особенным?
– Нет, сэр.
– Они погибают в автомобильных авариях или умирают от передозировки наркотиков. Понимаешь, они так и не успевают узнать, что вообще ничего не значат. Они слишком много думают о себе, о своих мирских нуждах и мало думают о Боге.
Его пепельное, похожее на череп лицо чуть порозовело, и он начинает меня пугать. Я боюсь, что у него будет сердечный приступ, но потом он осаживает, берет себя в руки и смотрит на меня, как будто видит в первый раз.
– У меня есть дочь, твоя ровесница, она учится в Школе Святой Марии, поэтому я знаю, что вам, девочкам, нелегко в такое время, когда столько изменений происходит у вас в мыслях и теле. – Он смотрит на меня почти дружелюбно и тихо говорит: – Я также знаю, что ты потеряла отца, будучи совсем маленькой, что, возможно, без его руководства тебе труднее, чем другим.
Я моргаю, глядя на него, и одна жирная слеза скатывается из левого глаза мне в рот. «Этого не было, ты этого не видел». Он смотрит на меня, как будто хочет сказать еще что-то, но передумывает. Потом он резко откатывается на своем офисном стуле, превращаясь совершенно в другого человека. Он тушит окурок, тлевший у него в руке последние несколько минут, и ставит подпись на листке в моем личном деле. У него подрагивают руки.
– Теперь можешь идти, Холли. Мне нужно побеседовать еще кое с кем.
Я чуть-чуть приоткрываю дверь, изо всех сил стараясь не выпустить наружу волну слез, от которой першит в горле.
– Как поживает твоя сестра?
– Хорошо. Прекрасно.
– Передай ей привет. Она скоро выходит замуж? Я видел ее с… как там его зовут… Абрахам?
– Соломон.
– Да, конечно. Соломон, такое прекрасное ветхозаветное имя… Словом, до свидания, Холли, и удачи тебе.
И Бог с вами. Мир медленно крутится, когда я прислоняюсь лбом к прохладным стенам коридора из крашеных бетонных блоков. Потом я иду по школьному полу цвета полотна, то и дело, глядя на сидящих в классах учеников. Я слышу резиновые шаги кроссовок, которые приближаются ко мне, и инстинктивно уклоняюсь. Это Джен. Она обнимает меня за плечи и по-дружески толкает.
– Ну, как прошло?
Ее лицо близко к моему, и я на секунду думаю, какая она хорошенькая даже с двумя идиотскими хвостиками, торчащими у нее из головы, как герань, и синяками по всему лицу. Как говорит Джен, с макияжем.
