Сегодня вечером я удобно устроился в нашей маленькой гостиной. День был ужасный. Некоторые утверждают, что жизнь у меня всегда будет столь же трудная, но это в основном выродки. Я совершил непристойный поступок, когда в электричке возвращался на Скалу, но о нем расскажу после твоего возвращения на этот древний остров. Когда ты возвратишься, я расскажу тебе и о кое-чем еще. Насколько я понимаю, ты дошел до отчаяния и хочешь возвратиться в старую добрую Ирландию. Почему бы и в самом деле не возвратиться? Ты без труда сможешь найти здесь какое-нибудь занятие, особенно если будешь болтать по-французски. Я буду рад, если ты поселишься у нас, и поделюсь с тобой всем имеющимся у нас съестным, а в заключение, мой дорогой Кеннет, я надеюсь, ты сможешь найти применение нижеследующему стихотворению, возможно, в виде песни для хора в одной из твоих опер.
12
На улице дождь. Холодное утро, Фелисити сидит в своей колясочке на кухне и ковыряет зубной щеткой в баночке с джемом. Мэрион стоит возле черной решетки опустевшего камина. На ней домашние тапочки; она закуталась в одеяло, из-под которого торчат щиколотки. Она только что закончила читать письмо, аккуратно сложила его и засунула в конверт.
Я сразу почуял недоброе. Ничего не подозревая, я спустился по лестнице и наткнулся на ее молчание — знак того, что она получила оружие против меня. Она смотрела на меня, как смотрят на слугу, седлающего лошадь. В уголке ее рта размазалась помада, и оттого улыбка казалось кривой. Целое мгновение она напоминала мне индейца-инку. А когда я спросил, от кого письмо, она довольно вежливо ответила мне. От твоего отца, просто сказала она.
— Я пойду возьму очки.
— Боюсь, что письмо адресовано мне.
— Что ты имеешь в виду?
— То, что сказала. Ты не будешь его читать.
— Подожди-ка, письмо от моего отца, и я хочу знать, что в нем.
— А я не хочу, чтобы ты это знал.
— Не задавайся.
— Это уж как мне вздумается. Мне не придется больше терпеть твои безобразия.
— Что ты болтаешь. Ведешь себя так, словно раздобыла досье на меня.
— Это не болтовня. Я ухожу из этого дома.
— Послушай, Мэрион, мне нездоровится. И я не в состоянии ни свет ни заря выяснять с тобой отношения. Что, черт побери, ты имеешь в виду, когда говоришь, что уходишь из этого дома.
— Я имею в виду, что ухожу из этого дома.
— А как же контракт на аренду?
— Я прекрасно знаю, что контракт существует.
— И он заключен на три года.
— Мне известно, что на три года.
Мэрион изображает на лице удивление. Подтягивает выше одеяло. Себастьян стоит в дверном проеме; он — в бордовой пижаме, ярко-красных тапочках и сером, без ворота, свитере, пряжа, из которой он связан, распускается и волочится по полу, конец ее теряется где-то на лестнице.
— Послушай, ради всего святого, не начинай опять. Я просто хочу понять, что ты имеешь в виду. И честно тебе говорю, если ты будешь продолжать скандалить, я никогда не сдам этот чертов экзамен. Так что рассказывай, что предложил тебе мой отец? Деньги? Или что-то еще?
— Письма тебе не увидеть.
— Ну ладно, не нужно мне письмо. Просто расскажи, черт побери, о чем оно.
— Твой отец на моей стороне.
— Ладно, Мэрион, ладно, тебе удалось все сделать по-своему. Я и так все знаю про это дурацкое письмо. Наверное, он прислал тебе чек.
— Ты угадал.
— И написал, что я всегда был подонком.
— В общем-то, да.
— И что меня выгоняли из школ.
— Да.
— Ладно. И что же ты намерена делать?
— Выехать отсюда, и побыстрее.
— Куда?
— Сегодня утром я иду в посредническое бюро.
— А что же будет с контрактом на аренду?
— Это твоя проблема.
— Глупая сука.
— Давай, давай. Говори все, что хочешь. Мне все равно. Кстати, ты оставил половину моего свитера на лестнице.
— Послушай, Мэрион, давай договоримся. Ссора ни к чему нас не приведет.
— Прежде всего, она не приведет никуда тебя.
— Скажи-ка мне, на какую сумму чек.
— Это мое дело.
— Мне нужно выкупить из ломбарда пишущую машинку. Она нужна мне, чтобы вести конспекты.
— Ха-ха-ха.
Мэрион приосанивается, гордо вскидывает голову. Большая красивая голубая вена на белоснежной шее. Розовые тапочки топчут угольную пыль.
— А если я признаю, что разок-другой вел себя несколько нетактично?
— Нетактично? Ты меня смешишь.
— Ведь теперь у нас появилась возможность начать все сначала.
— У нас? Возможность? Ах, да!
— Я вот думаю про контракт.
— Это ты его подписал.
Себастьян повернулся и тихо пошел вверх по лестнице. Топ-топ, топ-топ. Шерстяная нитка тащилась за ним. В спальню. Стащил бордовую пижаму, напялил штаны. Завязал узлы на свитере. Надел туфли на босу ногу. И пиджак для представительности. И любимые туфли для гольфа. Жаль, но придется прогуляться в ломбард. Никак не меньше десяти шиллингов и шести пенсов. Ладно, моя дорогая Мэрион, ты меня еще попомнишь.
В туалете Себастьян оторвал доску от пола. Каблуком вбил гвоздь в свинцовую трубу. Спустился по лестнице. Мэрион видела, что он вышел из коридора. Скрипнула, закрываясь, дверь.
И вот что. Я не позволю ей продолжать в том же духе. Хватит. И пусть она получит то, что заслужила.
Горечь и слепящая ненависть. Не бывает легкой дороги к кисельным берегам. Вечная полночь. В Америке я ни в чем не испытывал недостатка. И мне не приходилось задумываться о горячей воде. Я просто шел в мой клуб, где она текла рекой, и становился под душ так, чтобы брызги ударялись о мою голову. И это доставляло мне радость, и я чувствовал облегчение и покой. А сейчас на этом чертовом трамвае я еду прямо в логово тех, кто опутал меня долгами. Я, студент колледжа, стою на паперти с объявлением, написанным на белой бумаге, о том, что я изучил право договоров и поэтому меня годами можно держать на нищенском пайке. У меня есть справка, что я не стану грабить открытый сейф, но я джентльмен и, ограбив сейф, аккуратно его закрою.
Четыре часа бесконечно долгого вторника. Себастьян толкает входную дверь в подпольную распивочную и занимает свободное место у стойки бара. Бармен приближается к нему с опаской.
