Книга Карта Творца - Эмилио Кальдерон

— Жизнь уже больше никогда не будет такой, как прежде, — ответила она.

Очевидно, она имела в виду свои отношения с принцем.

— Он говорит, что не причастен к этому трагическому происшествию, — продолжала Монтсе. — Он заявил, что в Риме полно антифашистских группировок, готовых выступить при любом удобном случае, а священник с карманами, полными денег, — легкая добыча; сам он, дескать, повинен лишь в подкупе. Тогда я заметила, что именно такой ответ с его стороны предсказал падре Сансовино.

— А он?

— Он стал убеждать меня, что падре Сансовино нельзя доверять. Разумеется, я попросила его пояснить сказанное.

— И?

Монтсе несколько мгновений молчала, потом наизусть воспроизвела ответ Юнио:

— «Человек, который хотя бы единожды был членом шпионской сети, уже никогда больше не говорит правду, всю правду. И знаешь почему? Потому что правда и ложь — две стороны одной монеты, и тот, кто занимается шпионажем, понимает, что стоят они одинаково», — сказал он мне.

— Значит, ему тоже нельзя доверять, — заметил я.

— Он даже снял с пальца фамильный перстень и надел ужасное серебряное кольцо с выгравированным на нем черепом. Этот подарок сделал ему Гиммлер, — продолжала она с нескрываемым презрением.

Годы спустя, когда Третий рейх потерпел крах, мы узнали, что это кольцо было талисманом у офицеров СС, в лоно которого принц был допущен в благодарность за оказанные услуги.

— Тот факт, что Юнио стал носить другое кольцо, еще не означает, что его поведение изменилось, — сказал я.

— Ты что, оправдываешь его? — удивилась она.

— Вовсе нет, я просто пытаюсь объяснить тебе, что Юнио остался таким же, каким был прежде, хоть и надел другое кольцо. Это тот же самый человек, понимаешь?

— Нет. Ни один человек, променявший фамильный перстень на кольцо с черепом, не может остаться прежним.

Монтсе не отдавала себе в этом отчета, но на самом деле изменилась она. Одного лишь кольца хватило, чтобы она перестала уважать человека, в которого, как ей казалось, была влюблена. Достаточно было посмотреть на выражение ее лица, чтобы понять: ее большие зеленые глаза снова стали видеть свет, и после того, как она освободилась от любовного оцепенения и обрела способность мыслить трезво, сердце ее сжалось и закрылось. Она неожиданно узнала законы взрослой жизни, которые учат нас, что, если нас обманули или предали, нужно в дальнейшем соблюдать осторожность.

— Думаю, я никогда больше не полюблю, — добавила она, словно в самом деле утратила способность чувствовать.

Я видел: гордость Монтсе уязвлена, и она злится на саму себя. Однако именно поэтому она не понимала, что жертва ее гнева — не Юнио, а я. Мое единственное преступление состояло в том, что я был в нее влюблен. Впрочем, согласно законам любви, подобные преступления караются равнодушием. Поэтому пройдут еще долгие месяцы, прежде чем Монтсе проявит ко мне интерес. И нам придется приложить усилия, чтобы найти точки соприкосновения: ведь страсть, которой я от нее ждал, причиняла ей такое же неудобство, как мне — недостаточная уступчивость с ее стороны. Собственно говоря, ее поведение в большинстве случаев напоминало мне поведение сомнамбулы, а не влюбленной женщины. Я пытался искать объяснение этому и, кажется, нашел его; долгие годы войны, словно хроническая болезнь, подорвали душевное здоровье Монтсе, ее способность дышать полной грудью, жить в полную силу.

— А ведь именно теперь тебе следует делать вид, что ты влюбилась еще сильнее, — заметил я.

— Влюбленные расстаются, когда один из них перестает привлекать другого, — возразила она.

В ее упрямом ответе звучали одновременно разочарование и грусть.

— А что я скажу Смиту — что тебе перестал нравиться принц?

— Скажи ему правду. Объясни ему, что мы имеем дело с безжалостным убийцей.

— Это Смиту уже известно.

Монтсе не знала, что Смит, о котором я говорил, стал одной из жертв Юнио (по крайней мере я так считал). Быть может, именно потому, что моя неприязнь к принцу вышла за пределы чисто личных отношений, мне казалось, что мы должны твердо стоять на наших позициях.

— Тебе ведь всегда не нравился во мне недостаток ответственности, но если ты сейчас решишь не видеться с принцем, то сама предашь свои идеалы. Если ты послушаешься голоса чувств, а не разума, то, может быть, причинишь вред множеству людей, — попытался я переубедить ее.

Я и сам понятия не имел, о ком конкретно говорю; думаю, я сказал это просто потому, что так принято. Но нельзя было позволять Юнио добиться своего. Теперь речь шла уже не о ревности, а о принципах.

— Я потеряла веру в любовь, — оправдывалась она.

— Значит, действуй без веры. Может, ты считаешь, что Юнио верит в любовь? Нет, ему и так есть чем заняться: заказывать убийства, совершать кражи, угождать нацистам.

— Ну хорошо, я постараюсь взять себя в руки, — согласилась она наконец.

В чем нельзя было отказать Монтсе — так это в оптимизме и веселом характере, и я понял, что она вскоре придет в себя и снова станет хозяйкой положения.