Не говоря о женах, детях, домашних растениях и животных.
Чем дальше я погружаюсь в эту историю, тем интереснее мотивы. Почему? Ведь никакого материального интереса у них не было. Не на заработки они ехали, не ради экзотики бросали насиженные места.
Из Америки через Петроград по разоренной стране. Женщины в тонких чулках и пальтишках, шляпках. Мужчины в твидовых костюмах, галстуках и котелках — по рабочей моде. И вот они высаживаются в сибирской глухомани. Где им, говоря откровенно, не особенно рады. Как это представить спустя 90 лет? Жить в землянках и бараках после Бремена и Амстердама, Нью-Йорка и Монреаля. Самим вспахивать и засевать, чтобы не сдохнуть с голоду, поскольку ленинские бумажки о содействии в этой дыре не действуют. Болеть оспой, тифом и пневмонией, от которых уже в первый год умерло несколько колонистов и одна девочка. Что их держало вместе — людей, у которых не только языки, но даже гастрономические пристрастия были разными? Что — кроме контракта?
Большинство из них верили в социализм и ехали в Сибирь строить первую в мире рабочую республику. Или просто бежали от тюрьмы, как политэмигранты, тот же Билл Хейвуд, которому надо же было чем-то заняться в Советской России. А инженеров гипнотизировала идея реализовать собственные фантазии. Все это так, но важен акцент. Что люди платили из своего кармана за одну только возможность воплотить идею. Ради химеры тащили через океан 38 тонн продовольствия, трактор «Фордзон» и даже инкубатор. Чтобы стать собой, то есть тем, кто воплощает не чужие, а свои призраки в реальность. Именно эта простая и неотменимая внутри человека вещь — желание жить в своих, а не чужих химерах — двигала ими. Желание быть творцом, а не исполнителем. Художником, а не ремесленником.
В тот короткий период реализовать подобную иллюзию было в России возможно.
«Сообщаю, что НКИД в виде исключения… разрешает выдачу визы голландцу Ван-Логгему. НКИД возражает, однако, против систематического приглашения на постоянную работу голландцев, как граждан страны, не восстановившей нормальных отношений с СССР», — писал Рутгерсу заместитель Наркома иностранных дел Литвинов.
Ван Лохем, последний голландец ленинской России, приехал в АИК спустя четыре года после основания колонии. За это время «мечтатели» уже домечтались до того, что запустили огромный завод. Они работали на шахте, причем добывали стабильно больше русских, работавших на соседней, но по-советски. Что вызывало стабильное негодование молодой советской бюрократии.
Уже сменилась первая волна колонистов. Одни уехали, а другие, наоборот, осели — женились или повыходили замуж. Среди сибирского народца уже исчезла неприязнь к «этим иностранцам», от которых «у русского человека все несчастья». Стопроцентные «уобли», не терпящие начальства, они наконец бросили манеру совещаться по каждому поводу — где строить туалет или что будет на ужин. Уже сбежал в Москву их предводитель, хороший общественник и оратор, идеолог — но плохой производственник Билл Хейвуд, чтобы впоследствии лечь в кремлевскую стену (первая урна от Мавзолея справа). Нерешенной оставалась только одна проблема: нормального жилья — нормального по голландским, а не по русским меркам. Тут-то и пришло время ван Лохема.
Мы гуляем по Красной Горке с архитектором Ириной Захаровой. Недавно вместе с голландцами, которым есть дело до своих даже в Сибири, она сделала обмеры всех сохранившихся зданий, издала книгу.
— На чертежи времени не было, — она как-будто оправдывается за Лохема. — Он просто осматривал местность, а потом вбивал колышки и запускал рабочих.
Мы толкаем калитку и проходим во двор-палисадник.
— Строительный сезон в Сибири ведь очень короткий. Есть кто дома? Можно?
Этот коттедж на несколько семей Лохем построил для инженеров. Теперь здесь частное жилье, но, несмотря на советские переделки, «голландский почерк» читается по мансардам и переплетам рам. Тому, как вписаны в фасад трубы. Ну и внутренняя планировка — «изнутри наружу», его главный принцип.
Дверь открывает молодая женщина с девятимесячным животом.
— Мы на минуту, — говорит Ира. — Только посмотрим.
Из прихожей дверь ведет в кухню, как принято в Европе. Что видеть в Сибири смешно и странно. Сквозной проход на задний двор, где огород и умопомрачительный вид на заводской факел. На втором этаже нарезка из комнат. Они маленькие, но автономные. То есть в сознании Лохема эти идеи, социального равенства и права на частное пространство, не противоречили. И он выразил их как умел — через архитектуру.
В полукилометре от «элитного жилья» — рабочая «колбаса». В кустах и зарослях едва видно, что осталось от первого в России «блокированного жилья», когда «спаривались» два десятка домов с отдельными входами для каждого. Метод давал экономию тепла и возможность пристраивать новые секции. Но сибирякам все это не слишком нравилось.
Как это — «жить с соседом через стенку»? Тоже парадоксы барачного сознания.
«Колбаса» примыкала к школе, доминанте комплекса. Ее здание даже в полуразрушенном виде производит впечатление редкой птицы. Голландия давно внесла ее в список значимых объектов архитектурного наследия за рубежом и выделяет средства на обследование. Что не спасает школу от медленного русского разрушения.
Парадокс, но большинство жителей Кемерова вообще ничего не знают ни об АИКе, ни о том, какие дома их окружают. Раньше это незнание объяснялось тем, что советская власть замалчивала факт «иностранного присутствия» в Сибири. Но сейчас? Когда по ван Лохему проходят совместные с голландцами семинары и выставки? Когда есть прекрасный проект музеефикации Красной Горки с последующей реставрацией уцелевших зданий? Когда очень по духу русская, но вместе с тем интернациональная история может превратиться из парадокса в уникальный туристический бренд?
— Эта башня по центру, она водонапорная, — Ирина показывает на школу. — Здесь было самое высокое на Горке место. В коридоре он устроил туалетные кабинки. Но Рабоче-крестьянская инспекция от них сразу отказалась. По деревенским понятиям, туалет в доме держать негигиенично.
В основе архитектуры функционализма (в русском изводе это конструктивизм, конечно) лежит принцип «минимум средств — максимум удобства». В Сибири ван Лохему пришлось иметь с этим дело буквально. Из-за нехватки кирпича он комбинировал его с деревом. Просто ставил на кирпичный этаж сибирские срубы, устраивая на первом этаже европейские эркеры. Вместо дефицитного кровельного железа покрывал строительной бумагой «Геркулес». Засыпал полости между кладкой для тепла шлаком — тоже из-за нехватки материала. Устраивал тамбуры и дымоотводы. За счет собственного отпуска возил образцы местной глины в Голландию — узнать у друзей-заводчиков, какой кирпич из нее лучше делать. И делал.
О том, как строился первый и последний «голландский» поселок в Сибири, лучше всего сказал сам архитектор: «Здесь мы имеем дело с типичной сибирской деревней очень старой закваски… И как только я задумываю построить город для технических специалистов и рабочих, я наталкиваюсь на крестьян, ибо рабочие оказываются крестьянами, которые… пока с большим удовольствием продолжают присматривать за своими коровами».
