Я надуваю губы.
— Думай о смысле того, что говоришь, — продолжает он. — О настоящем смысле.
Я рассматриваю траву под ногами, боясь разреветься.
— Как все это объяснить, я пока не знаю, — говорит Дэн. — Случайное сходство выглядит невероятным. Бывает, но не до такой же степени! Быть может, они близкие родственники. После всего, что я тут прочитал, я готов поверить, что у всех трех коней был общий предок. И даже достаточно близкий. Но, Аннемари… блин…
В моих глазах стоят слезы. Дэн делает шаг и заключает меня в объятия, прижимая к груди. Я зарываюсь лицом в его рубашку, мой затылок приходится чуть пониже его подбородка. Господи, до чего же хорошо. Его тепло… Его запах…
* * *
— Что, повеселилась? — спрашивает Ева, когда я появляюсь на кухне.
Она стоит почти в дверях, опираясь одной рукой о стол. Должно быть, наблюдала в окошко.
— Я спрашиваю — повеселилась?
Она почти кричит.
— Ева…
— Ты противная! — бросает она. — Стоило папе уйти, и через десять минут ты уже бойфренда себе завела?
— Все не так, как тебе кажется. Дэн просто…
— И не пытайся оправдываться! Ты похотливая старая тетка! Ты гадкая! Меня от тебя тошнит!
Похотливая? Старая?.. Это с каких пор в тридцать восемь записывают в старухи?.. Я открываю рот для ответа, но Ева уже вылетела в коридор, оставив после себя только запах духов.
— Ева!
— Что тут у вас происходит?
На пороге возникает Мутти, она хмурит брови.
— Папа только-только задремал…
— Не знаю, — говорю я. — Ева за что-то на меня рассердилась.
— Что такое?
— Она превратно поняла кое-что, чему нечаянно стала свидетельницей.
— И что же она такого увидела?
Меня не тянет рассказывать ей. Но если я этого не сделаю, у нее будет только версия Евы.
— Дэн обнял меня на прощание, когда подвозил.
Какое-то время Мутти продолжает мрачно смотреть на меня, потом ее лоб разглаживается.
— Я с ней поговорю, — обещает она.
— Не надо, пожалуйста, — говорю я торопливо, потому что она поворачивается, чтобы уйти. — Я сама. Я просто… я хотела, чтобы она сперва успокоилась, вот и все.
К моему удивлению, Мутти возвращается. Подходит к буфету, открывает дверку и достает две небольшие рюмки на высоких ножках.
— Хочешь «Ягермейстера»? — спрашивает она.
— С удовольствием.
Она ставит рюмки на стол и скрывается в коридоре, чтобы вскорости вернуться с бутылкой. Наливает понемногу в каждую рюмку.
— Здесь сядем или в гостиную пойдем?
Я отвечаю:
— Давай лучше в гостиную.
Устроившись в уютных ушастых креслах, мы молча потягиваем напиток.
— Сколько лет я его не пробовала, — говорю я наконец, разглядывая рюмку на свет.
Лампа красновато-оранжевая, жидкость в рюмке кажется густым янтарем.
— Вкусно…
— Значит, повеселилась нынче с Дэном? — спрашивает Мутти, то ли нарочно, то ли случайно употребив те же слова, что и Ева.
Она смотрит мне прямо в глаза.
— Да, — говорю я, — мы хорошо провели время.
— Чем же вы занимались?
— Посмотрели кино, потом поужинали…
Она неторопливо кивает.
— Молодец, что выбралась развеяться.
— На самом деле это не было свиданием, — говорю я.
— Что же тогда это было? — спрашивает она. — У тебя должна быть личная жизнь.
Я отпиваю из рюмки. Мутти уточняет:
— Если, конечно, ты окончательно бросила Роджера.
— Это он бросил меня, Мутти.
— Я знаю, Schatzlein. Я знаю.
Она так неожиданно употребила это ласковое прозвище, что у меня слезы навернулись на глаза. Я смотрю на ободок своей рюмки, боясь сморгнуть.
— Вы с ним плохо ладили? — спрашивает Мутти.
Я вздыхаю и отворачиваюсь к окошку.
— Нет, — говорю я наконец. — Не то чтобы плохо… Но и особой гармонии не было. Мы, скажем так, просто сосуществовали.
— А потом появилась эта Соня.
— Ну да. Потом появилась эта Соня, и Роджер решил, что простого сосуществования ему мало.
— Консультироваться не пробовали? — спрашивает она.
Я смотрю на нее, пытаясь угадать, к чему она клонит. Потом коротко отвечаю:
— Нет.
— Почему?
— Не знаю. Как-то в голову не приходило.
— А ты хотела, чтобы он остался?
— Не знаю. По-моему, не очень.
Произнеся это, я чувствую что-то вроде освобождения, но Мутти не слишком удивлена.
— Тогда, вероятно, все к лучшему, — говорит она.
— Вот уж не думаю, чтобы Ева с тобой согласилась…
— Да, ей пришлось нелегко.
Я молчу.
— Ты сама знаешь, как это бывает между папами и дочками…
Я быстро возражаю:
— Там ничего подобного не было!
— Ты так в этом уверена, Аннемари?..
У меня едва не срывается с языка уверенное «да!», ведь Роджер никогда не направлял Еву так, как направлял меня папа. Никогда не делал дочь орудием своего личного честолюбия. Потому что Роджер всегда считался с желаниями Евы и ни разу не «наезжал» на нее, внушая дочери, что она разрушит всю его жизнь, если не посвятит свою собственную исполнению отцовской мечты…
Я поднимаю взгляд и вижу, что Мутти наблюдает за мной.
— Я знаю, что на тебя много всего сразу свалилось, Schatzlein, — говорит она мягко, и я понимаю, что она имеет в виду папу, то есть правильно истолковала все отражавшееся у меня на лице. — Потерпи, недолго осталось.
Я мотаю головой, у меня опять на глазах слезы.
— Еще я знаю, что не ты заварила всю эту кашу. Но не надо, чтобы происходящее между Роджером и тобой влияло на отношения Роджера с Евой.
— Это он бросил нас, Мутти! Не мы его, а он нас!
Мутти поднимает рюмку и указывает ею на меня.
— Он разводится с тобой, Аннемари, — произносит она ласково и твердо. — Не с дочерью. К тому же, надобно думать, и ты не без греха. До краха семью можно довести только вдвоем.
Если на то пошло, развода требую именно я, но спорить не хочется. Кроме того, мне надо спросить ее кое о чем.
— К слову, Мутти, — произношу я как можно небрежнее, изучая рисунок на донышке рюмки. — Ты мне так и не рассказала, чем Дэн последние девятнадцать лет занимался?
