Нерон с деланной скромностью принимал их восторг и свой триумф. Я наблюдал, как он, раскрасневшись от гордости и удовольствия, раздавал деньги и титулы, призывая римлян последовать примеру августианцев и предаться безудержному и безбрежному веселью.
У меня было ощущение, что новая эра начинается в Риме, где правит император двадцати двух лет, мечтающий лишь о пирах, оргиях, играх, развлечениях и роскоши. Значит, суровая римская добродетель больше не интересовала никого? Ведь даже мой учитель Сенека превозносил милосердие, приятное обхождение, благополучие, и лишь вольноотпущенники, вчерашние рабы, держались высокомерно, пытаясь скрыть жадность к наживе, пороки, неуемное тщеславие.
Нерон же пел, окруженный угодниками и молодыми людьми, не помышляющими ни о чем, кроме удовольствий.
И все же иногда лицо императора мрачнело. Проследив за его взглядом, я натыкался на Агриппину, кружащую повсюду грозным и мстительным призраком. Она была тенью, угрызением совести, которое надо было стереть. Пойдет ли на это Нерон?
Склонившись, Поппея что-то шептала ему на ухо.
23
Нерон осмелился — он отдал приказ убить свою мать.
Когда это кощунство было совершено, он отправился на место преступления, в Анций, где был рожден. Туда, где халдейский прорицатель Бальбил сказал когда-то, увидев новорожденного: «Он станет правителем, но убьет свою мать», и мать ответила: «Пусть он убьет меня, лишь бы правил!»
Через двадцать два года Агриппина стала окровавленным телом, над которым склонился ее сын.
Сенека был свидетелем этой сцены. Он передал мне слова и жесты императора.
— Нерон ощупал тело матери, как будто хотел убедиться, что она и вправду мертва, — начал он свой рассказ.
Его отрешенный вид поразил меня: он стоял, опустив руки вдоль тела, говорил медленно. Его взгляд застыл. Казалось, что описываемые им события разворачиваются прямо сейчас, хотя злодеяние было совершено несколько дней назад.
— Нерон, — продолжал Сенека, — стал ругать того, хвалить другого. А потом вдруг резко выпрямился и произнес: «Я не думал, что моя мать так красива». Он снова наклонился над телом и стал осматривать раны. Лицо покойницы было опухшим. Я узнал, что Геркулей, капитан гвардейцев, ворвавшись в спальню, где Агриппина была одна, ударил ее жезлом по голове. Кровь залила ей глаза, она зашаталась. Однако поняла, что центурион Обарит, сопровождавший капитана, вытаскивает меч из ножен. Этим оружием ей была нанесена вторая рана — под левую грудь. Нерон долго рассматривал ее, касаясь пальцами рваных краев. Показалось даже, что он засовывает пальцы внутрь раны. Он подозвал центуриона и стал расспрашивать его. Дрожащим голосом, не поднимая глаз, тот рассказал, что, когда он обнажил меч, Агриппина бросила ему: «Порази это чрево!» Нерон колебался. Ему хотелось убить Обарита. А тот сгорбился и подставил шею, готовый принять смерть. Но император стащил с пальцев два перстня, сунул их центуриону и произнес: «Убирайся!» А капитан рассказал мне, что Агриппина крикнула не только «Порази это чрево!», она еще добавила: «Оно выносило Нерона». Я посоветовал Геркулею никому не говорить о том, что он слышал, покинуть Мизенский флот, где он служил, и скрыться в Греции, чтобы о нем забыли.
Сенека повернулся ко мне.
— За участие или присутствие на месте большого преступления часто приходится платить жизнью. Подобные деяния должны оставаться под покровом тайны, как если бы они совершались по велению богов. — Учитель снова отвел глаза и уставился на кипарисы, растущие в глубине сада и напоминавшие направленные в небо гигантские мечи.
— Агриппина была предана огню в ту же ночь, — продолжил он свой рассказ. — Ее тело положили на стол, окруженный факелами, и пламя быстро сделало свое дело: дерево, из которого изготовили смертное ложе, было сухим. Никаких похорон. Ни холмика, ни ограды над могилой. Лишь один из ее вольноотпущенников пронзил себе грудь шпагой возле горящего тела. Верность или страх? Привязанность к Агриппине или уверенность, что Нерон все равно не оставит его в живых? Кто может знать?
Сенека поднялся, сделал несколько шагов и вернулся ко мне.
— Смерть равно метит и того, кто ее принял, и того, кто ее причинил. Ты веришь, что Агриппина, сестра, жена, мать императора, представляла себе, что погибнет так, по воле своего сына?
— Пророчество Бальбила, — прошептал я, — на вилле в Анции…
Сенека пожал плечами.
— Кто может знать? — повторил он.
Я признал правоту Сенеки: смерть неуловима, и никто не в силах предугадать ни путь, которым она придет, ни час, когда она свершится.
Нерон решил убить свою мать. И верил, что смерть ему покорилась. Он подкупил рабов Агриппины и кое-кого из ее вольноотпущенников. Трижды они подмешивали яд в ее еду и питье, и Лукуста клялась императору, что его мать ничего не почувствует. Однако Агриппина выжила, отделавшись лишь легкими недомоганиями, поглядывая на окружающую ее прислугу вызывающе и презрительно. Некоторые из отравителей бежали, опасаясь разоблачения. Она приказывала их отыскать и пытать до тех пор, пока не скажут правду. Но всякий раз палачи Нерона опережали Агриппину и несчастных находили с перерезанным горлом.
Нерон обезумел. В ярости и нетерпении он искусал себе все пальцы: мать, конечно же, обзавелась всеми необходимыми противоядиями, и никогда ему не удастся сжить ее со света. Скорее она покончит с ним.
И вот тут он призвал к себе Аникета, вольноотпущенника, своего бывшего учителя.
Этот одержимый тщеславием грек поощрял порочные наклонности Нерона, его страсть к распутству, ходил с ним на ночную охоту по римским улицам. Император расплатился с ним званием адмирала Мизенского флота, которым тот очень гордился, и с тех пор служил Нерону верой и правдой. Его центурионы и моряки состояли в императорской гвардии. Капитан триремы Геркулей и центурион Обарит были его людьми.
У Аникета было лицо шакала, ненасытность пожирателя падали, наглость и злоба бывшего раба, лелеющего мечту подняться выше. Он был настолько льстив и угодлив, что старался предупредить малейшее желание хозяина.
Нерон знал, что может на него положиться.
Именно он после трех неудачных попыток отравления организовал убийство Агриппины. Нужно, сказал ему Нерон, чтобы ее смерть выглядела как несчастный случай.
При этом он так дрожал, как будто боялся, что мать слышит его. Нерон был убежден, что мать добилась от богов покровительства и что никогда ему не удастся подступиться к ней. А если даже и удастся, то она возникнет вновь, поднимет против него преторианцев и отомстит.
Импульсивный и сомневающийся, решившийся на убийство и трепещущий при мысли о неудаче, он повторял: «Это моя мать, я ее знаю, это моя мать!»
Аникет успокоил хозяина.
Его люди сделали подкоп под фундамент дома Агриппины, чтобы обрушить потолок и стены комнаты, где та находилась. Все так и случилось, однако Агриппину спасла балка, которая устояла. Выбравшись из злополучного помещения невредимая, но с головы до ног покрытая белой пылью, она отправилась через весь город к Нерону и вошла в его покои, похожая на мертвеца, восставшего из могилы.
