— Откуда ты знаешь, какого цвета у них кожа? Ты разве их видел?
— Я имел в виду не кожу, я имел в виду черные сердца этих гадов, — выкрутился Коррелл.
— Допустим, — ответил Прескотт. — Не хочешь пачкаться — пусти-ка тогда меня поработать.
Коррелл вылез из кресла:
— Как мне, по-твоему, следить за работой линии, если ты будешь сидеть за моим пультом?
— Используй пульты линейных диспетчеров. Я понимаю, Фрэнк, что это неудобно, но что ж поделать.
Прескотт сел в кресло Коррелла и подтянул к себе микрофон:
— Центр управления вызывает «Пэлем Сто двадцать три». Центр управления вызывает «Пэлем Сто двадцать три»…
Коррелл изо всех сил треснул себя ладонью по лбу:
— Вот уж не думал, что доживу до такого: переговоры с убийцами, оказывается, важнее, чем управление дорогой, от которой зависит жизнь всего города!
— «Пэлем Сто двадцать три», прием… — Прескотт на секунду отключил микрофон: — Мы заняты спасением жизней шестнадцати человек. Это сейчас самое важное, Фрэнк.
— Да черт с ними, с пассажирами! Чего они, черт, хотят за свои паршивые тридцать пять центов — жить вечно?
Переигрывает, подумал Прескотт, но совсем чуть-чуть. Просто Фрэнк — фанатик своего дела, а фанатики — они всегда немного маньяки.
За спиной Коррелла ему были видны диспетчеры сети «Ай-Ар-Ти». Сидя за своими пультами, они тщетно пытались совладать с валом звонков. Ошарашенные машинисты звонили один за другим, и скоро диспетчеры оставили всякие попытки объясниться с каждым.
— Будь я на вашем месте, — не отставал Коррелл, — я бы взял нормальных парней, автоматы, слезоточивый газ… И взял бы штурмом этот чертов вагон.
— Слава богу, что ты не на нашем месте, Фрэнк, — серьезно сказал Прескотт. — Слушай, почему бы тебе не заняться своим делом и не предоставить полицейскую работу копам?
— Я жду указаний от начальства. А начальство консультируется. А какого хрена там консультироваться, когда все и так понятно? Надо просто разгонять пробку, пускать все поезда в объезд, а у меня на все про все огрызок путей длиной едва в милю, и все четыре колеи обесточены. И все это прямо в центре города, и если бы вы дали мне питание на две колеи или хотя бы на одну…
— Этого мы сделать не можем.
— Ну как же, понял, убийцы Каза не разрешают дать ток! А тебя не тошнит от того, что тобой командуют ублюдки-пираты? Это же настоящие пираты, не лучше тех, что в море!
— Успокойся, — сказал Прескотт. — Через час плюс-минус несколько минут дорога будет в полном твоем распоряжении. Подумай сам: какой-то час — или несколько человеческих жизней!
— Какой-то?! — завопил Коррелл. — Ты представляешь себе, что такое час в это время дня? При том, что целый участок дороги обесточен? Это же ад кромешный!
— «Пэлем Сто двадцать три», — произнес Прескотт в микрофон. — Вызываю «Пэлем Сто двадцать три», прием.
— Откуда ты знаешь, что эти уроды не блефуют? Они же как раз и рассчитывают, что мы тут разнюнимся из-за каких-то пассажиров!
— «Разнюнимся из-за пассажиров»? Коррелл, ну ты даешь.
— Они говорят, что будут убивать пассажиров, но, может, они просто берут вас на понт?
— С Доловичем они тоже взяли нас на понт?
— О боже! — Гнев Коррелла мгновенно иссяк, глаза его вновь наполнились слезами. — Толстяк Каз. Каким он был прекрасным! Он был настоящий белый человек!
— Умеешь ты найти правильные слова, Коррелл.
— Старина Каз. Железнодорожник старой школы. Пэт Бердик наверняка гордился бы им.
— Если он полез прямо под пули, значит, был идиот, — сказал Прескотт. — А кто такой Пэт Бердик?
— Пэт Бердик? Легенда. Величайший из диспетчеров старой школы. Могу рассказать тебе о нем с десяток историй.
— Как-нибудь в другой раз, пожалуйста.
— Однажды, — упрямо начал Коррелл, — поезд вдруг остановился в туннеле без десяти минут пять. Без десяти пять! Прямо перед часом пик, представляешь?
— Попробую еще раз с ними связаться, — сказал Прескотт, стараясь не слушать.
— Машинист позвонил по телефону — радио тогда еще не было — и сказал, что на рельсах, прямо перед поездом, лежит мертвое тело. Пэт говорит: «Ты уверен, что оно действительно мертвое?» — «Конечно, уверен, — отвечает машинист. — Тип уже окоченел, он как камень». И тогда Пэт как заорет: «Тогда, черт подери, прислони его к опоре и езжай дальше. Подберем его после часа пик!»
— Центр управления вызывает «Пэлем Сто двадцать три», прием…
— Вот из того же теста Каз Долович. Знаешь, что он сказал бы сейчас? Он сказал бы: «Не думай обо мне, старина Фрэнк! Главное, поддерживай движение!» Он был такой…
— «Пэлем Сто двадцать три» — Центру управления!
Лейтенант схватил микрофон:
— Прескотт слушает.
— Я тут смотрю на часы, лейтенант. Они показывают два тридцать семь. У вас осталось тридцать шесть минут.
— Ублюдки, — громко сказал Коррелл. — Ублюдки и убийцы.
— Заткнись, — прошипел Прескотт, затем сказал в микрофон: — Будьте благоразумны. Мы стараемся выполнить ваши требования. Но вы дали нам слишком мало времени.
— Осталось тридцать шесть минут. Сверим часы?
— Я верю вам, но времени слишком мало. Знаете, у нас тут миллионы просто так не валяются.
— Вы просто еще не приняли решения — платить или нет. Деньги добыть нетрудно, если взяться за дело всерьез.
— Я простой коп, в этих делах не очень разбираюсь.
— Так найдите кого-нибудь, кто разбирается. Часы тикают.
— Я доложил начальству сразу после нашего разговора, — сказал Прескотт. — Подождите еще немного. И больше, пожалуйста, никого не трогайте.
— Больше? Что вы имеете в виду?
Прокол, подумал Прескотт: они не знают, что у смерти Доловича есть свидетель.
— Пассажиры слышали выстрелы. Мы думаем, что вы там пристрелили кого-то. Одного из пассажиров?
— Нет. Мы убили какого-то человека на путях. Мы убьем каждого, кого увидим на путях. И плюс к этому одного заложника. Учтите это. Любое нарушение условий — и мы убьем заложника.
— Пассажиры ни в чем не виноваты, — сказал Прескотт. — Не трогайте их.
— Осталось тридцать пять минут. Свяжитесь со мной, когда вам будет что сказать по поводу денег.
— Ясно. Еще раз прошу — не трогайте людей.
— Не тронем, если вы нас не вынудите.
— До скорого, — сказал Прескотт. — Конец связи. — Он тяжело опустился в кресло.
— Боже! — не выдержал Коррелл. — Когда я слушаю, как ты сюсюкаешь с этим ублюдком, мне просто стыдно становится, что я тоже американец!
