— Понятно. Жаль, что я не посол и не езжу на аудиенции. Ну, а по существу что — то услышал?
— Да ничего. Сегодня Мелешевич появился на службе, взял десятидневный отпуск в связи с предстоящими похоронами Александры Васильевны и уехал. Характеризуют его нейтрально. То есть, я чувствую, что камень за пазухой для него припасён, но глава департамента мне открыться не захотел. Оно и понятно — это корпоративная солидарность называется. Мы для них чужие, и они своих засранцев чужим не выдадут. То есть ровным счётом ничего. Ни — че — го, — раздельно повторил Гаевский.
Агафон в свою очередь рассказал о своём общении с дворником Степаном Куделиным и лакеем Прохором Ипатовым. Покончив с осмотром одежды и белья Мелешевича, сыщики покинули жильё прачки. Во дворе уже собралось прилично народу: появились полицейские из ближайшей части, окрестные дворники, высыпали из всех подъездов дети, в окнах можно было видеть заинтересованные лица местных жителей. Прохор Ипатов находился тут же, видимо, здраво рассудив, что не следует скрываться от Иванова под сурдинку.
Агафон указал на него Владиславу и подозвал к себе лакея, чтобы продолжить прерванный разговор:
— Высылка тебе грозит из столицы, Прохор, за нарушение паспортного режима…
— Простите, господин агент, не понимаю я вас, — пробормотал Ипатов. От его недавней барственной небрежности уже не осталось и следа, видимо, разбитая при задержании физиономия вора произвела на него сильное впечатление. Впрочем, и оплеуха тоже могла повлиять на лакея в лучшую сторону.
— По статье за пособничество в нарушении паспортного режима. А быть может, и за сводничество пойдешь — это ведь как посмотреть!
— Да как же это? — в глазах Ипатова мелькнул неподдельный страх. — Какой паспорт, какой режим? Какое сводничество? Ничего не понимаю…
— Да ты не прикидывайся! Знаем мы про девицу, что без надлежащего оформления у вас в квартире обретается. Девица молодая, ни тебе, ни хозяину твоему не родня, поведения нестрогого… так что загремишь, Прохор, в двадцать четыре часа с узелком под мышкой куда — нибудь в Кемь или Олонец. Только ручкой из окошка поезда помашешь.
— Помилуй Бог! Да ведь не я всё это придумал, я ж только слуга, делаю, что прикажут, — аж взвился Прохор, кожа на его лбу собралась гармошкой, он сразу постарел лет на десять. — За что ж мне в Кемь — то?
— Значит, это барин твой, Дмитрий Николаевич Мелешевич, с девицей всё устроил? А часом, это не ты ему подругу «сосватал»?
— Конечно, не я! Они сами её на Невском на гулянии подцепили, как раз на масленицу! Вот вам крест!
— А что за девица? — понизив голос, спросил Гаевский. Он взял лакея за рукав и повёл его прочь со двора, подальше от людских глаз. Таким поведением сыщик демонстрировал своё доверительное отношение к Прохору и тот с готовность на это отозвался.
— Модистка Елизавета Андреевна Шапошникова, — тоже зашептал он в ответ. — Непременно требует, чтоб я её по имени — отчеству называл. Тоже мне, барыня, смехота одна…
— И много твой барин на нее тратит?
Прохор озадаченно посмотрел на Гаевского, пытаясь понять, куда тот клонит, и, наконец — то сообразив, что полиции скорее всего интересен не он сам, а барин Дмитрий Николаевич, с горячностью зашептал:
— По мне — так очень много, слишком много. Хотя… Раньше бывало, что и больше тратился на мамзелек. А мне постоянно плату задерживает, говорит, потерпи, Прохор…
Сыскные агенты зашли в дворницкую дома Данилова и расселись на табуретках таким образом, что Прохов Ипатов оказался между ними. В тихой комнате разговор протекал обстоятельнее, чем на улице.
— А откуда средства у твоего барина? — спросил Гаевский.
— Доходы от имения, ну, и капиталец кой — какой после папаши остался. Жалованье, опять же… Хотя годового жалованья ему и на пару месяцев не хватит при таких расходах.
— А ещё он играет… — подкинул мысль Иванов, прислушивавшийся к разговору. — Только не темни, честно говори! Я ведь уже говорил, как надо отвечать: быстро, точно и…
— … И правдиво, — закончил лакей. — Я скажу всё, что знаю… Да, играет барин, иногда по — крупному. Иногда выигрывает по триста — четыреста рублей. И тогда обязательно обедать едет в дорогой ресторан, а мне что — нибудь из своего гардеробу дарит. Да только редко так бывает. Чаще проигрывает, и тогда лучше ему на глаза не попадаться, пока буря не пройдет.
— А что, буянит?
— Не то, чтобы… Но затрещину можно схлопотать.
— А долгов много делает? — теперь спрашивал Гаевский.
Лакей, сидевший между агентами, постоянно поворачивался то к одному, то к другому, вертелся флюгером.
— Когда новая мамзеля появляется, он сам не свой становится, облизывается, ну чисто кот на сметану, обхаживает её всячески: обеды, там, катания на лодках, магазины каждый день. Глаз горит, деньги рекой льются… Потом, как всё закончится, начинает считать каждую копейку, бранит меня, чего извозчику много на чай даю, да дров большой расход. Становится мрачнее тучи. Да оно и понятно — кому в радость с кредиторами препираться…
— Молодец, Прохор, так всё хорошо объясняешь, — похвалил Иванов. — А много ли сейчас у него долгу?
— Точно сказать не смогу. Самые срочные и опасные долги — вексельные или у ростовщиков, например, — он всегда старается погасить вовремя, чтоб слух о предъявлении векселя не подпортил ему репутацию. При его работе репутацией дорожить надо! Ну, а все остальные — квартира, дрова, стирка — так, по ходу дел.
— А не было ли у него в последнее врямя ссор с его матерью?
— Я мамаши его вообще не знал — с. Только раз её и видел здесь. Он сам к ней ездил иногда, а она жила, кажись, где — то на Садовой.
— А что ж так, она к сыну не ездила? — недоверчиво спросил Иванов.
— Дык… откуда же мне знать — то? До меня у Дмитрия Николаевича другой лакей служил, он потом в приказчики ушёл к цирюльнику, здесь недалеко, на третьей линии, так он мне рассказал как — то, что у Дмитрия Николаевича с его мамашей ссора вышла из — за очередной девицы. Мамаша приехала сына навестить поутру и застала у него … мм… пикантную сцену. Потом сказала, что больше в этот дом ни ногой. Дескать, вертеп разврата, а сие ей не по натуре! Она всё хотела женить его на девице из приличного круга, да чтоб обязательно с хорошим приданым. А он жениться и раньше не хотел, и теперь не хочет. Мне, Прохор, свобода, говорит, нужна, размах крыльев так сказать. А жена неприменно захочет управлять и руководить. Опять же — скука, каждый день одна и та же физиономия перед тобой, а так он их меняет, дабы не заскучать, — принялся рассуждать лакей, постепенно входя во вкус.
— Ну хорошо, с этим понятно… А какие отношения в последнее время у него были с матерью?
— По — моему, злился он на неё очень. Недели две назад или чуток больше вернулся сам не свой с поминок по умершему дяде. И всю ночь по кабинету туда — сюда, туда — сюда, паркет старый скрипит… Всю ночь спать не давал. И что — то всё разговаривал сам с собой, как будто маменьке что — то пенял. Я только слышал отдельные фразы: " Ну, маменька, ну, голова! без ножа зарезали!..» Вот так выражался. Что уж там у них приключилось. я не знаю, даже не спрашивайте. Я утром встал, а у него полон кабинет окурков и обгорелых листов бумаги — видимо, писал и жёг, писал и жег. А потом мамаша сама к нему приехали — с. Я её тогда — то и увидел. Меня барин в галантерею посылал, возвращаюсь и сталкиваюсь в дверях с нею, мамашей, значит. Видать, они крупно поговорили в моё отсутствие, потому что оба были взвинченные. Он белый как мел, а она, наоборот, красная, аж малиновыми пятнами пошла. Уходя, она обернулась в дверях и выпалила: не ожидала, дескать, сын от тебя такого. Бог, дескать, тебя накажет. Ну, про Бога — это я от себя добавил. Но она именно сказала: не ожидала… А уж чего «такого» — про то не знаю и не стану врать.
