убийству депутата, не мешай, ради бога!
— Понял, — пригнул голову сержант.
Машина уехала, Никита невозмутимо присел в кружок, пацаны перевели дух. Никто не посмел поинтересоваться.
— Полтину сунул, схавал без проблем, — пояснил Никита. — А ну, давай еще пизирок принеси, — сунул он деньги веснушчатому, догадавшись, что он ниже всех по иерархии.
Когда ребята основательно охмелели, Никита, притворяясь осоловевшим, глубокомысленно изрек:
— Вот так живешь, живешь, а кто-то тебя в родном подъезде из пистолета шмальнет.
— Его не из пистолета, — сказал веснушчатый Быря. — Его бутылкой замочили. Шампанское, полная бутылка. Если б пустая, то, может, и ничего, а так — глухо, наповал…
— Лучше б ее выпили, — заметил Никита. — А потом, может, и расхотелось бы убивать.
— Не расхотелось! Тот чувак ждал его… Я потом заглянул: лежит мешок мешком. И потом на ходы…
— А шо — видел того чувака? — лениво спросил Никита.
— А может, и видел…
— Не пускай мулю, — подначил Савушкин.
— Вот тебе крест от пуза! — встал в позу Быря. — Был мужик сутулый. Он выбежал из подъезда, шаткий, будто пьяный, руки об себя вытирал еще. А потом сел в коричневый жигуль и уехал.
— Старый мужик-то?
— Старый. Лет тридцать пять, — ответил парень. — А ты чё такой офигенно заинтересованный, автогеном лезешь? — Он косым взглядом уперся в глаза Никиты. — Мне на фиг не надо, ничего не видел… Пацаны, я чё сказал? Тут не было меня совсем…
— Лучше перебздеть, чем недобздеть, верно, рыжик? — заметил Савушкин.
Пацаны заржали…
— Пить будете еще? — спросил он у одуревших от водки пацанов.
— Ты кто? — спросил долговязый. — У тебя бабок много? Давай поделись, а? Все ништяк будет! Ну, давай доставай, че жмешься? Ж-жалко? Ну, ты гад-д! Бабки гони, живо! С-сучара!
Он ухватил Никиту за грудки, замахнулся и тут же рухнул, скорчившись от боли. Его товарищи, уже поднявшиеся для разбоя, оцепенели. Такие классные нокауты они, несомненно, видели только в кино.
— Даже от собаки, когда ее покормишь, чувствуешь благодарность. А ты поступил хуже собаки. Ты, рыжий, отвечай. — Савушкин ткнул пальцем в грудь пацана. — Как был одет убийца? Говори быстро!
— Мужик, ты чё налип? — Рыжий сложил франтовитую рогульку из пальцев.
И Савушкин сделал то, что настоятельно диктовал момент: ухватил пацана за чуб и показал краешек пистолета Макарова.
— Рассказывай, а то замочу на месте!
— Да не помню его! Длинный такой, в серой футболке и черных джинсах. Волосы длинные на ушах торчком. А лицо какое-то коричневое, как загорелое…
— Больше никому об этом не рассказывай! — посоветовал Савушкин и, потрепав очухавшегося предводителя по щеке, покинул компанию.
Глава 7
Никто в Москве не знал, куда направлялся беглый зэк по кличке Жога. Шел он к Консулу — человеку, квартиру которого как-то пытался ограбить, но вышла осечка. Консул буквально сломал его, раздавил, и Жогин сложил лапки, как котенок, на которого слегка наступили. И сейчас, когда в душе пели соловьи и хотелось подпрыгнуть до наличников первого этажа, он, как притянутый магнитом, шел к своему спасителю, благодетелю, а скорее — повелителю…
Хозяин жил в стандартном доме на улице Беговой. Дверь долго не открывали: Жога чувствовал, что его рассматривают в глазок. Наконец, скрипнуло, дверь резко отворилась.
«Ноль эмоций», — подумал Жогин, глядя в золотые очки Консула. Он испытал мимолетное желание вмять их в физиономию хозяина квартиры.
— Это я, — сказал Жогин.
— Вижу. Зачем пришел? — Губы Консула едва дрогнули, голос его рождался где-то внутри.
— Рокировку сделал в долгую сторону. Оторвался… Из Бутырки ушел.
— Тише ты, у меня посетители. Когда вляпаться успел?
— С месяц назад…
Консул оглянулся, тревожно блеснули стекла очков, но глаза остались по-прежнему равнодушными и надменными. Он подавлял одним взглядом.
— Пройди в боковую комнату и сиди там, не высовывайся! Хвост не привел?
— Нет, чистенько. Ноги чуть не переломал. — Жогу подмывало похвастать, как он «дал винта», ушел из Бутырки — невиданный случай в истории тюрьмы!
— «Чистенько»… От тебя за версту псиной разит.
— Так это ж тюрьмой…
Когда последний гость ушел, Консул кивком головы подозвал Жогина. На кухне, куда они прошли, он тщательно прикрыл форточку, безмолвная женщина лет тридцати поставила перед незваным гостем тарелку с пельменями. Жога жадно набросился на еду.
— Водочки бы за свободу-матушку, — хрипло выразил он пожелание.
Хозяин прикрыл дверь, пристально глянул в водянистые глаза гостя. От этого пронизывающего взгляда Жогину стало не по себе. Даже заломило в висках. Он положил вилку и сказал:
— Чего вы так смотрите?
— Ешь, — ответил Консул и отвернулся.
Уговаривать не пришлось, Жога быстро доел пельмени, выпил из тарелки жирную юшку и заметил:
— А в тюрьме сейчас шленку по камерам развозят.
— Потянуло обратно?
— Ха-ха, скажете тоже!
У Консула было прекрасное качество: он говорил мало и по существу. Фразы его, как обтесанные кубики, складывались в прочные, устойчивые строения. С ним как-то не хотелось спорить, и не потому, что он был прав, наоборот, сомнения существовали, но они разлетались, как мошкара при порыве ветра, едва Консул открывал свой тонкогубый рот и начинал вещать. Люди испытывали подспудное неудобство, как-то неловко было ему перечить, и Консул чувствовал это.
— Есть крайне важное дело, в котором ты мне поможешь, — сказал он незваному гостю. — Сегодня вечером.
Произнеся это, он оставил гостя с дымящейся чашкой кофе, сам пошел одеваться.
Как не хотелось Жогину выходить на улицу, в сладкий теплый вечер, в этот проклятый мир, который со всех сторон скалился по-волчьи. Они сели в «восьмерку» цвета луж на асфальте, хозяин резко тронул с места, развернулся, выехал на Ленинградский проспект. Он вел нервно, глядя только перед собой, будто и не было рядом беглого зека Жогина. Повернул после метро «Сокол», остановился у жилого дома.
— Теперь слушай внимательно. Пойдешь в восемьдесят четвертую квартиру, скажешь хозяину, что я жду внизу, в машине. Он сядет рядом со мной, ты сзади. Ударишь его вот этой штукой по башке — оглушишь. — Консул протянул железную палицу, обмотанную тряпкой. — Потом перетащишь его на заднее сиденье, и повезем кататься. За городом прикопаем.
— А жена, семья?
— Она от него ушла.
Жогин покачал головой, выдохнул шумно воздух, будто собирался прыгнуть в воду, выставил наружу ногу, спросил:
— Мокрое дело… А что я буду за это иметь?
— Во-первых, крышу над головой вместо камеры смертников. А потом посмотрим, как с делом справишься, — тоном, не терпящим возражений, ответил Консул. — И не забудь ему улыбнуться. Улыбка располагает к открытости.
— Да я как-то и не умею…
Жога тихо поднялся на третий этаж, дверь ему открыл очкарик в спортивных штанах-пузырях, серой майке и
