ударом. Взвыв от боли, Матюшин скатился с него. Подобрав пистолет, Коля направил его на врага, с трудом сдерживаясь, чтобы не разрядить всю обойму в ненавистное ему лицо.
Немного погодя, отдышавшись, он сорвал с полицая брючный пояс, стянул его руки за спиной, после чего осмотрел раны. Их на спине и боках Матюшина оказалось с десяток, но все они были неглубокими и серьезной опасности здоровью не несли. Разорвав его же рубаху на широкие полоски, Сверчок перевязал раны и занялся своей ногой.
Пройдя навылет, пуля повредила сосуд, отчего рана сильно кровоточила. Пришлось мастерить жгут из собственной сорочки. Перетянув ногу и наложив повязку, он вернулся к полицаю. Взгляд упал на ранец, возле которого прямо на земле валялся сшитый из суровой ткани широкий пояс с многочисленными накладными карманами-клапанами. Сверчок обнаружил его на теле Матюшина, еще когда только собирался осмотреть раны.
«Так вот почему нож отскакивал!» — удивился юноша, высыпав из поврежденного ножом кармашка на ладонь несколько небольших металлических пластинок желтого цвета. Вдруг лицо его исказилось в брезгливой гримасе. Это были зубные коронки, превращенные обычным молотком в тонкие пластинки. В памяти тут же всплыл первый допрос, когда Матюшин заглянул ему в рот. Тогда Сверчка это удивило. Сейчас же, осознав, что полицай надеялся там найти, рука снова невольно потянулась за оружием.
— Нет-нет, ты не подумай, это все не мое! Не мое, не мое! — испуганно заверещал полицай. — Это капитана Хойера, моего начальника!
Коронки на поврежденные зубы врачи давно научились ставить. Но перед самой войной среди населения, особенно молодежи, появилась мода вставлять фиксы и на здоровые зубы. Состоятельные шиковали золотыми. Остальные модники обходились стальными коронками. Форсу ради не отставали от старших и подростки. Перед тем как выйти из дома, фиксу натирали листком шалфея, отчего металл ярче сверкал.
Все еще держа пояс в руке, Сверчок поднял пистолет:
— Скольких же людей ты загубил, сволочь?! С мертвых снимал?..
22
Партизанам не удалось удержать город. Гитлеровцы сумели их выбить, ворвавшись большой колонной. Не получилось захватить и станцию. И все же старший лейтенант Вовк, ценой потерь нескольких бойцов, успел вывести из строя тепловоз и часть железнодорожного полотна, не допустив отправки состава с техникой.
Значительно поредев, отряд покидал город. С Виктором уходили все те, кто до конца оставался выполнить приказ командира Чепракова.
На новую базу они прибыли еще затемно, застав командира все в том же бессознательном состоянии. Тяжелораненых было несколько человек. Ближе к утру за ними прилетел вызванный по рации самолет.
Все это время Захар Петрович не смыкал глаз, вместе с боевыми санитарами оказывая помощь раненым. Каждому старался подобрать слова поддержки. Не забывал справляться и о Сверчке, всеобщем любимце. Может, кто видел его. Дымя зажатыми в кулак цигарками, бойцы устало мотали головой: «Нет, не встречали. Разве в бою углядишь за каждым. Да и темно уже было. Лежит, наверное, где-нибудь с простреленной грудью. Сегодня многих потеряли…»
Да, этой ночью возвратились далеко не все. Часть их товарищей осталась лежать у станции. Бойцы роптали, выказывая недовольство. Будь Чепраков с ними до конца, разве так бесславно закончилась бы операция? С Федором Ивановичем и не из таких передряг выходили победителями. Подвел комиссар, отступив с частью партизан. Бросил. Нет, оказывается, единения в отряде. Стоило командиру выбыть из строя, как первый же бой это показал. Что это, страх перед партийной должностью Строжевского?..
Солнце еще цеплялось краешком за землю, когда за Захаром Петровичем прибыл посыльный.
— Политрук велел немедленно явиться к нему! — выпалил молодой рыжеволосый паренек. — Злой сидит, словно зверь голодный, — шепнул он по дорожке. — Новым командиром назвался!
С огромной неохотой ковылял старый казак к командирской землянке, которую сам же и рыл.
Строжевский ожидал его вдвоем с Вовком.
— Где Цвирко? — жестко, словно пощечину отвесил, встретил его вопросом комиссар. — Почему его нет в лагере? Сбежал?
— Зачем сбежал? — пожал плечами Захар Петрович. — Я его самолично отпустил.
— То есть как? А мой приказ!
— А што приказ, ну што приказ? — Старик с достоинством встретил уничтожающий взгляд политрука. — Ну, якой из Коли предатель? Быть такого не может!
Чувствуя незримую поддержку старику со стороны старшего лейтенанта, Строжевский махнул рукой:
— Ладно, идите пока! С вами я потом поговорю. Из лагеря ни ногой! — крикнул он вдогонку.
Вслед за дедом Захаром землянку покинул и командир разведгруппы. Не говоря ни слова, они прошли рядом добрый десяток метров. Наконец Вовк остановился, задержав старика за локоть:
— Давай, Захар Петрович, рассказывай, куда Сверчка спрятал?
— Отпустил я його, — честно признался старик. — Как есть, отпустил. Коля казав, што не вернется, покуда Матюшина не убьет.
Опасаясь за жизнь юноши, офицер с укоризной покачал головой:
— Он же еще мальчишка… Полицай прикончит его!
— Боец он, Виктор, боец. Пусть ишо и не такий як ты, но военное дило добре изучил.
— Отец, верни его в лагерь! — потребовал Вовк. Он был уверен, что старик скрывает юношу где-то в лесу.
— Да як же я його верну, коли не знаю, где вин?
Снова некоторое время шли молча.
— Дуже тяжко було там? — кивнув куда-то за спину, обронил дед Захар, бросая исподлобья взгляд на усталое лицо офицера. — Хлопцев много полегло!
— Да, не так все пошло, как планировали с командиром, не так, — покачал головой старший лейтенант. — И Федора Иваныча потеряли, и бойцов почем зря положили.
— Зря ничого не бывае, — не согласился с ним старый воин. — У всего есть своя оценка…
К полудню Захар Петрович незаметно покинул лагерь. Страха за то, что нарушил приказ нового командира, он не испытывал. Сейчас для него важнее дела, чем разыскать Сверчка, не было. Несколько часов он бродил по бескрайнему лесу, в надежде обнаружить своего юного товарища. Не сомневался: если Коля жив — непременно объявится.
В очередной раз присев передохнуть, старик вдруг отчетливо вспомнил их последний разговор и слова, оброненные юношей перед уходом: «Встретимся на старом месте!» «Вот дурень! Надо было сразу идти к прежнему лагерю», — стал он корить себя за потерянное время.
Приблизившись к старой базе, дед Захар огляделся. На землю давило тяжелое, сродни его настроению, свинцовое небо. Моросило. Никогда еще лес не казался ему таким неприветливым, как сейчас.
Не заметив ничего подозрительного, он прошел мимо старых кострищ, заглянул в пустующие землянки. Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. В стремительно надвигающихся сумерках лес стал наполняться ночными звуками. Затрещали сверчки. Захар Петрович уже собирался повернуть обратно, когда краем глаза заметил, как на небольшой лужайке, метрах в ста пятидесяти от него, на фоне серого неподвижного
