два дня выезжал в Питер».
В другом письме (не датировано) припоминал: «Зимой я был несколько раз в Москве, а после смерти Есенина прожил там без малого 2 месяца».
Прослежены тесные контакты сотрудника ГПУ Эрлиха с лжепонятыми при подписании милицейского протокола, с «назначенными» им есенинскими «гостями» 5-го номера «Англетера», с журналистами, сочинявшими мифы о самоубийстве поэта. Везде он – вкрадчивый, осторожный, а на поверку – лживый, мстительный.
И далее. В некоторых рифмованных опусах Эрлиха, на наш взгляд, просматривается контур образа Есенина, как правило, лишённый авторской симпатии. В стихотворении «Между прочим» (1931), где рисуется кабак и обязательный «сморщенный на хлебе огурец», привлекают настораживающие многозначительные строки:
Где пьют актёры – внешность побогаче:
Ну, джемпер там, очки, чулки, коньяк.
Европой бредит, всеми швами плачет
Не добежавший до крестца пиджак.
И бродит запах – потный, скользкий, тёплый.
Здесь истеричка жмётся к подлецу.
Там пьёт поэт, размазывая сопли
По глупому прекрасному лицу.
Но входит день. Он прост, как теорема,
Живой, как кровь, и точный, как затвор.
Я пил твоё вино, я ел твой хлеб, богема,
Осиновым колом плачу тебе за то…
Если помнить, что в 5-м номере «Англетера» не был обнаружен привезенный Есениным из-за границы пиджак (очевидно, окровавленный, он остался в пыточной, где истязали поэта), если читать процитированные строфы как полемику с «Москвой кабацкой», боль и тревогу которой Эрлих совсем не принял и не почувствовал, его «осиновый кол» выглядит не таким уж метафорическим. Ещё откровеннее и зловеще эрлиховская аллегория «Шпион с Марса» (1928). Её легкоугадываемый и далеко не лирический герой подслушивает в соседнем помещении какую-то словесную перепалку, сопровождающуюся дракой («гром и звоны»), и далее исповедуется:
Но когда последний человечий
Стон забьёт дикарской брани взрыв,
Я войду, раскачивая плечи,
Щупальца в карманы заложив.
Так ли картинно входил Эрлих в камеру, где был замучен Есенин, неизвестно, но, согласитесь, стишок наводит на размышления… Ещё один поворот сюжета с Эрлихом. Выше мы говорили, что он оформлял «Свидетельство о смерти» поэта, выписанное ему на основании фальшивого медицинского заключения, якобы составленного судмедэкспертом Александром Григорьевичем Гиляревским. Гиляревский не проводил судмедэкспертизу тела поэта в Обуховской больнице. Элементарное сравнение обнаруженных В. Кузнецовым подлинных актов (протоколов) вскрытия тел покойников доктором (1 января 1926 – 26 сентября 1928 г.,) по стилю, стандарту, нумерации, почерку и т. д. доказывает ложь состряпанного кем-то «есенинского» акта. А вот два документа, подтверждающих то, что В. Эрлих работал секретным сотрудником ГПУ.
«Секретно
6 апреля 1923 г.
№ 2422/СОЧ-8816-С
В цензуру Главлита.
Петроградское окружное отделение.
Набережная реки Фонтанки ________
Полномочное Представительство ОГПУ просит срочно сообщить, – выдавалось ли разрешение 23 июля 1922 г. за № 2290 на издание воззвания «Голос с Востока»; если «да», то кем и кому.
За начальника Петроградского государственного политического отделения (Подпись).
Секретарь Секретно-Оперативной Части (Никольский) (Подпись)».
«РЕКОМЕНДАЦИЯ
Для вступления в ряды ВКП (б).
Знаю В. И. Эрлиха с 1920 года и рекомендую его в качестве члена ВКП (б), неся полную ответственность за его деятельность.
Член ВКП (б) с 1920 г,
М. Никольский
20. IX.1932 п/б № 1062978
(Подпись)».
Не будем вдаваться в содержание документа, обратим внимание на секретаря СОЧ (Секретно-оперативной части Ленинградского ГПУ) Никольского. Он служил непосредственным помощником И. Л. Леонова.
Когда в 1937 году троцкиста Эрлиха допрашивали старший лейтенант и оперуполномоченный НКВД, вопроса о судьбе Есенина не возникало – грехов у подследственного и без того хватало.
Итак, перед нами очередной персонаж – Леонов Иван Леонтьевич. В 1925 году он – начальник Секретно-оперативной части Ленинградского ГПУ, заместитель Станислава Адамовича Мессинга. Плотная закрытость чекистской архивной информации мешает говорить на интересующую тему подробнее. Но то, как Леонов успешно раскрутил в декабре 1925-го – январе 1926 года маховик лжи вокруг «Дела Есенина» с помощью, конечно же, известных ему «своих» сексотов (Л. В. Берман, В. В. Васильева, В. В. Князев, П. Н. Лукницкий, П. Н. Медведев, В. М. Назаров, П. П. Петров, И. П. Цкирия, В. И. Эрлих и др.), может свидетельствовать об отклике Ивана Леонтьевича на сигнал Льва Давидовича.
Есениноведы утверждают, что, возможно, сохранились шифротелеграммы, летевшие из Ленинграда в Москву и обратно. Выскажем наше соображение: такие шифротелеграммы существовали, но они носили, скорее всего, неофициальный характер, потому что расширение сферы допуска к подобным документам увеличивало риск утечки сверхсекретной информации. Вряд ли «есенинские» материалы регистрировались традиционным путём, всё шло «по-домашнему»: условный звонок, келейная конспиративная встреча и прочее в том же роде. Нелегальные квартиры А. Я. Рубинштейн под видом москательной лавки и прачечной лишь подтверждают наше предположение.
Существовал, очевидно, тайный оперативно-организационный треугольник по сокрытию убийства Есенина: «человек Троцкого» (он-то и был убийцей поэта) – Петржак – Леонов. Первый из них и осуществлял всю оперативную связь со своим хозяином в Москве и с двумя распорядителями – назовем их так – в Ленинграде. Петржак, по-видимому, отвечал за первую, очень важную, стадию операции: задать изначально надёжный и ложный ход возможного последующего – уже официального – расследования. Милицию и даже ГПУ оттеснили на задний план, на первом этапе им отводилась роль пассивных статистов, что с помощью Г. С. Егорова и И. Л. Леонова и было исполнено. У нас, кстати, нет уверенности, что об этой закулисной возне знал начальник Ленинградского ГПУ С. А. Мессинг, по имеющимся данным, вовсе, кажется, не благоволивший к Троцкому и троцкистам.
На втором этапе постановочного расследования, когда Активно-секретное отделение (АСО) УГРО сделало своё чёрное дело, подключился к операции Леонов, «чистильщик» грязных следов; его ищейки срочно создавали официальную легенду о самоубийстве поэта, брали под свою опеку его приехавших в Ленинград родственников, распускали слухи, контролировали «Англетер», заботились о фальсификации документов – возни хватало.
Наладив «машину лжи», «человек Троцкого», дабы лишний раз не маячить в городе, поспешил отбыть с докладом в столицу, поручив дальнейшую связь Эрлиху. Потому-то последний так часто в январе – феврале 1925 года совершал вояжи между Москвой и Ленинградом.
ГПУ, прежде всего в лице Леонова, «приняло» тело поэта в 5-м номере «Англетера» от 5-й бригады АСО УГРО.
Следующая фигура – Петржак Леонид Станиславович. Родился в 1891 году в Краноставском уезде Люблинской губернии (Польша); отец – мельник, мать – домохозяйка; два года учился в начальном училище; получил первые навыки кровавого террора в 1905 году, совершенствовался в том же духе в подпольной партшколе. Профессиональный революционер, то есть жил на кем-то экспроприированные или пожалованные «на революцию» деньги, готовя поражение в войне России и приближая в стране политический кавардак. Сотрудник ГПУ.
Исполняя обязанности начальника губернского уголовного розыска, вместе с Г. А. Гольцикером, руководителем АСО того же ведомства, высылал в «Англетер» 5-ю бригаду агентов во главе с инспектором-орденоносцем П. П. Громовым. Дальнейшее известно. То,
