Книга Взаперти - Лора Кейли

был, этот Полянский, не помнить того, что было два дня назад, даже стресс не мог так отшибить память. Я попытался вернуть себя в тот день, в день до моего отъезда. По правде сказать, у меня это не очень-то хорошо получалось, мысли путались, мотивы терялись. Я помнил, как выбежал из дома, как сел в машину и мчался по трассе, но не помнил, где спал и останавливался ли вообще.

Я вспомнил запах вечера и полыни, придорожной полыни, я остановился и пошёл вдоль дороги… А потом?

Ах да, по пути у меня сломалась машина, и меня подвёз какой-то мужик на высоком, как дом, траке, в кабине, пропахшей освежителем воздуха и китайской лапшой. Он ещё травил анекдоты, над которыми я не смеялся. Да, я хорошо это помню. Я думал лишь о том, как добраться до вокзала и как успеть взять билет на этот проклятый поезд. Успел. Меня преследовали из-за этих часов, я не вернул их тогда кому надо и теперь поплатился за это.

– Может, вы тоже от кого-то бежали? – посмотрел я на доктора.

– Тоже? – удивился он.

– Я имею в виду, как Хорхе, да и не только он. Этот поезд кишит беглецами. Здесь ведь каждый от кого-то бежит.

– Не знаю, – прислонился к дверям Полянский, – не знаю ничего, – тёр он виски.

На него было жалко смотреть. Да, он был чертовски жалок.

– Или за кем-то, – стоял я на своём. – Вы могли за кем-то бежать, например за Хосефой? Вы же сказали, что помните её.

– Но тогда и она должна меня помнить. – Он вдруг осёкся и замолчал.

Мы оба молчали и смотрели наверх. Лампа над нами зашипела невнятным треском, треск нарастал с каждой секундой, а после исчез совсем, пропустив первые искры и осветив всё вокруг. Мы прильнули к дверям – там, в вагоне, мигал и потрескивал свет. Пассажиры растерянно шли на него, покидая места, выходя из своих купе, мы тоже вышли из тамбура.

– Свет дали, – сказал Лембек.

Непонятный страх очернил и без того напуганные лица. Я опять почувствовал боль в животе.

– Что это значит? – подошёл к нам новенький парень. Из носа его уже не текло. Кровь застывшей кляксой размазалась по щеке.

– Так, значит, всё починили? – переспросил он. – Это был просто сбой?

– А дверь? – подошёл к нам старик Хорхе. – Дверь в другой вагон проверяли?

Нас было семеро. И все мы столпились у открытой двери, застланной чёрной шторой, её то поднимало ветром, то опускало опять.

Старик передал девочку вдове.

– Идите в своё купе, – сказал он, – там и закройтесь.

– Я буду их охранять, – попятился Лембек, поправляя перекошенные набок очки, – мало ли кто сюда проберётся, к тому же там и девушке плохо.

– Ладно, – буркнул старик, – но если с ребёнком что-то случится, я тебя придушу.

Я прошёл первый, следом за мной Полянский.

За плотной шторой – небольшое помещение со столом и кроватью, похожее на комнату проводника. Помещение было шириной в три шага и заканчивалось такой же дверью. Я только успел потянуться к ручке двери, как понял, что наступил на что-то.

– Проклятье! – услышал я за спиной.

Под ногами была лужа крови. На меня наткнулся Полянский и тут же отпрянул назад.

– Что там? – спросил старик и скорчил гримасу. – Вот чёрт, это, наверное, пропавший мистер Хилл.

Кровь сочилась из металлической дверцы, спрятанной в стене.

– Это ящики для хранения, – сказал новенький парень. – В каждом вагоне такие есть.

В кладовой проводника, скрюченный пополам, лежал какой-то парень.

Полянский прощупал пульс и сам от того же смутился.

– Рефлекс, – сказал он, – трупу около суток.

Висок мужчины был пробит, руки испачканы кровью.

– Это не наш, – пробормотал старик, всматриваясь в лицо покойника, – тот был постарше и поплотней.

– И лысый, – добавил Полянский.

– Значит, этот из другого вагона, – понял я.

– Значит, в другом вагоне тоже полно мертвецов? – переспросил новенький парень.

– Не узнаешь, пока не увидишь, – потеснил его Хорхе. – У меня нет желания здесь сидеть, я убью любую мразь, которая попадётся мне на пути. – Он положил руку на пояс к рукоятке своего пистолета.

Все мы были вооружены. Нил сказал, что не умеет стрелять, и потому взял у Полянского нож.

Я сжал ручку двери и уже нутром чуял, что там было что-то не так, что там может быть ещё хуже.

– Ну же, – подтолкнул меня Хорхе, – давай, парень, открывай эту дверь в преисподнюю.

Да, этот старик умел подбодрить.

Я толкнул дверь, она с грохотом распахнулась. Сильный сквозняк чуть не сбил меня с ног.

В вагоне полностью выбиты окна. Это был плацкарт. Снег лежал на сиденьях, на полу вперемешку с чужими следами, убегающими на выход. Снегом были покрыты и люди, неподвижные тела мёртвых людей. Они, как манекены, сидели на креслах, откинулись навзничь, лежали у двери. Их было двенадцать. Я слышал, как за спиной блевал новенький Нил, как сплюнул старик, обругав всех чертей, как доктор обходил каждого, хотя в этом уже не было смысла.

Я почувствовал тошноту и боль в животе.

Парень возле меня был весь изрешечён пулями, будто стреляли из пулемёта.

Другой был почти разорван на части.

– Чем это его так? – спросил Нил.

– Похоже, гранатой…

– Гранатой бы ему руки оторвало или снесло башку. – Хорхе смотрел на труп. – Хотя, если издалека, то, может, и ей. Вон его как раскурочило. И никаких следов. Кто-то подчистил за ними.

– А что должно быть? – спросил Нил, его уже перестало тошнить, и он справлялся с новым позывом. – Какие ещё следы?

– Осколки взрывчатки или гильзы. Здесь же всё чисто.

Старик провёл ботинком по снегу, мы принялись делать то же, так и ходили по окровавленной жиже, пока не поняли, что он прав. Не было здесь ни осколков, ни гильз.

Можно было подумать, что они перестреляли друг друга, но все тела безоружны.

– А мы разве не должны были слышать стрельбу? – спросил я.

– Выстрел можно было и не услышать, а вот взрыв должны были, – чесал скомканную щетину старик. – Странно, что мы не слышали взрыв.

– Если это был взрыв, – осматривал раскуроченное тело Полянский.

– Вы, видимо, никогда не были на войне, – сказал Хорхе.

– Поверьте, я видел немало трупов.

– Я даже не сомневаюсь.

Старик и Полянский переглянулись, каждый из них был нечист, но тюрьма, как и смерть, всех равняет. Мы все были в тюрьме, и мы все ожидали смерти.

Я прошёл дальше, вдоль испачканных кровью сидений, вдоль обездвиженных тел. Я и сам был почти обездвижен, ноги совсем не хотели идти. Каждый из