встречному огню, признав в нем не гибель, но только еще одну покоренную пламенем область степи? "Сила мага - во встречном ветре, гибель мага - во встречном огне". Так сказал мне когда-то, в пору моих странствий, один старик-македонец, который перед смертью тихо попросил меня избавить его от мучительной боли в почках, забитых камнями. Он искренне предостерег меня, и то были едва ли не последние его слова. Но лишь теперь я вспомнил их и разглядел скрытую в них правду.
Тоска поглотила мою душу. Я бросил поводья, и мне стало безразлично, куда пойдет мой конь. Он тряс головой и, слыша мою муку, робко перебирал ногами. Не найдя ничего лучшего, я уныло сказал ему:
- Выбери дорогу сам.
Он пошел медленно, но ни разу больше не остановился и не свернул в сторону. Он привел меня в варварский лагерь, к Азелек. Моя дочь взяла коня под уздцы и подвела его к корыту с водой.
В благодарность за удачную охоту на огонь Фарзес позволил мне поговорить с Азелек наедине.
Ей минуло семнадцать, она уже доставала мне до плеча и была стройна, нежна и горда, как настоящая эллинка. Пройдя рядом с ней несколько шагов, я воспрянул духом и повинился перед богами за свое уныние.
- Мой светильник погас, - признался я Азелек. - Я понадеялся на свою силу и забрел неведомо куда. Мой конь сам пришел к тебе. Подскажи дорогу.
Азелек говорила мне тихо и без чувства, как чужому:
- Не жалей, что сделал - уже сделано. Ты исполнял волю своих богов, как мог, и в твоем сердце не было ни лжи, ни страха. Потому все твои дела вновь взойдут хорошим зерном. Теперь тебе не дождаться урожая, потому тоска гнетет тебя. Ты привык жать назавтра после посева - в том была твоя сила. Но и силе время иссякнуть. Приди с добрым приветствием к младшему сыну багарата Города. Не гнушайся его слабости. Он зажжет твой светильник вновь.
"И ты призываешь меня к Аминту", - изумился я, вспомнив мольбу Невии.
- Твои дни коротки, - предупредила меня Азелек, - Но ты успеешь... Торопись, отец.
Я судорожно вздохнул, и вдох воткнулся мне в грудь, словно копье.
Азелек улыбнулась мне так, как улыбалась когда-то Невия.
- Что сумеет скрыть наше родство? - сказала она иным, добрым и любящим голосом. - Кровь детей всегда знает, где ее исток.
Я силился выговорить хоть одно ласковое, отцовское слово, но не мог - уста свело. Слезы согрели мое лицо, Азелек поцеловала меня дважды - в дороги слез, боль моя унялась, и мрак одиночества снова рассеялся. Азелек улыбнулась мне в последний раз, и мы расстались.
Я долго присматривался к Аминту, не в силах понять, каким узлом связаны наши судьбы. Аминт имел доброе и чуткое сердце, но не отличался ни мощью духа, ни деятельным умом, ни глубоким познанием жизни. Конечно, он был еще молод в свои двадцать три года, и дорога его жизни уходила еще далеко. Но бедна была его душа стремлением к странствиям и испытаниям. По натуре он был "эллином семейного покоя". Словно приблудный птенец, не нес он черт своего рода: широкой кости, потомственной воинской ловкости и смекалки деда, отца и старшего брата.
Аминт рос в детстве со слабым здоровьем. Ему достались плохие легкие. Летом, в пору цветения поздних трав, он начинал синеть и задыхаться. Кассий очень страдал, не зная, как помочь сыну. Однажды в его доме гостил гимнасиарх с Хиоса, который некогда был сослан из Рима в понтийские степи вместе с отцом Кассия. Этот человек был стар, но еще крепок телом, любил путешествовать и отличался стоическим образом мысли. Увидев у Аминта один из приступов удушья, он предложил Кассию переехать всей семьей к нему на Хиос: живительный морской дух при отсутствии степных трав мог укрепить здоровье мальчика. Мать Аминта согласилась, и семья Равенны последовала за своим гостем на Хиос.
Гимнасиарх не ошибся: на острове Аминт окреп и, прилежно выполняя упражнения, назначенные стариком, быстро набрал силу. Взгляды старика на жизнь и близость берегов Эллады воспитали его душу.
В лето, когда Аминту исполнилось тринадцать, гимнасиарх был укушен змеей и умер. Мать Аминта приняла чужое несчастье за дурной знак, и вскоре семья вернулась в Танаис. Кассий, боясь за дыхание сына, не слишком радовался возвращению, но его опасения оказались напрасными: приступы удушья у Аминта не повторились.
Судьба Аминта была до сих пор тихой и ясной, как Алтарная улица в час рассвета. Никаких роковых перемен я не видел и в ее будущем. Я слишком привык к опасностям и смутам, к тому, что неотвратимо вношу их в чужую жизнь, и потому, вглядываясь в ровную дорогу Аминта, теряющуюся вдали за холмами, я сильно недоумевал.
Мне ничего не стоило произвести на младшего сына пресбевта ошеломляющее впечатление и накоротко с ним сойтись. Все же, боясь ненароком опалить его судьбу, я решил "спешить медленно". Слова Азелек и вселяли надежду, и настораживали: "твои дни коротки... но ты успеешь... торопись..."
Прошел месяц, прежде чем я стал часто бывать в доме Аминта. Мы говорили с ним о жизни и об эллинах. Он нравился мне, когда рассказывал о стоиках и о своем учителе, гимнасиархе. Он был наивен и нерешителен, он видел чернеющий виноградник, но не знал, как по-своему спасать его, и не предчувствовал гибельного порыва варварской бури. Я ломал голову, чем же он сможет помочь мне в моем деле, но не сомневался, что Азелек указала мне верную тропу.
Вечерами в доме Аминта руки Невии вновь ставили передо мной блюдо с мясом и кувшин вина. Все было почти как прежде.
Настал вечер, когда Невия улыбнулась мне, как прежде.
"Одиссей еще далеко - у острова Цирцеи", - усмехнулся я про себя и пролил вино.
Странный знак приковал мое внимание: я увидел на столе неподвижную, широкую полоску вина и быстрый ручеек, стремившийся к краю. Но прежде чем вино закапало на пол, ручей влился в полоску и, расширяя ее, потек по краю стола.
Аминт, удивившись перемене во мне, позвал меня по имени. Я невольно поднял глаза, но вид мой, вероятно, был столь отрешенным, что встревожились оба - и Аминт, и Невия.
- Что с тобой? - робко спросила Невия.
Какими словами мог я ответить им? Я прозрел связь наших судеб, и она поразила меня. Мне открылось вдруг, что вся моя жизнь, все
